Большую часть покупок мы попросили отправить на адрес нашей гостиницы, а несколько отрезов взяли с собой, чтобы сразу отнести их к портным. Клерк, подсчитав итоговую сумму на длинном листке бумаги, поднял голову.
– Как желаете расплатиться, сэр? Записать на ваш имеющийся счет или изволите открыть новый?
Я так увлеклась процессом, что растеряла весь страх, но в этот момент он внезапно вернулся. Поколебавшись, Лиам достал из внутреннего кармана несколько банкнот и протянул одну через прилавок. Это были десять фунтов, срисованные с тех, что выпускал Банк Шотландии. Сердце у меня колотилось как бешеное, пока клерк изучал банкноту: рассмотрел ее на просвет, затем, послюнив палец, потер чернила в углу купюры, пощупал ее… Затем кивнул Лиаму: «Сию секунду!» – и, нырнув в дверь, скрылся в подсобной комнате.
В команде проекта были уверены, что настолько искусные подделки распознать невозможно: суммы были относительно небольшие, купюры – из разных банков, кропотливо воссозданные по образцу уцелевших банкнот с особым вниманием к чернилам и бумаге. Но лишь сейчас я осознала, до какой степени наши жизни зависели от мастерства отдела бутафории. Я посмотрела на Лиама – он не сводил взгляда с двери, за которой скрылся клерк. Лицо его не выражало ничего – с таким же видом он мог бы просто дожидаться сдачи.
Минуты тянулись, пот сбегал по ложбинке у меня между грудей и собирался на сумке с деньгами.
– Если он не вернется, я мотаю отсюда, – шепнула я.
И куда же мне бежать? Смогу я выбраться хотя бы из этой лавки? Посетителей заметно прибавилось, и нас прижало к прилавку. Я чуяла запах табака и немытых волос.
– Даже не думай, – едва слышно выдохнул Лиам и добавил чуть громче: – Помни, когда он вернется, нужно расспросить его о портных.
Клерк наконец объявился – но не с намерением отдать нас под стражу, а с извинениями: для нас еле нашли сдачу. Он записал адреса портных на клочке бурой упаковочной бумаги. Один из них, специализировавшийся на сюртуках, был хорошо известен; его ателье располагалось на Сент-Джеймс-стрит, и покровительствовал ему сам Бо Браммел[4], из темной лошадки превратившийся в арбитра мужской моды и, по сути, определивший образ мужчины эпохи Регентства. В списке клерка фигурировал еще один довольно знаменитый портной, чьей специальностью были брюки, а также несколько портних для меня.
– А как же сорочки? – спросила я. – Кто-нибудь из них умеет шить сорочки? Сама я быстро не управлюсь.
Клерк взглянул на меня, почесал голову и добавил в список еще имя.
К тому времени, когда мы возвратились в «Золотой крест», на улицах уже вовсю трудились фонарщики. Мы побывали у портного, который шил сорочки, у портного, который шил брюки, у портного,