Надя все понимает и ее все вполне устраивает. Дома чисто, первое, второе, третье наготовлено на неделю вперед, только успевай выбрасывай. И я успеваю. Все, кроме собственной жизни.
Моя бабушка до сих пор жива. Она все так же не вылезает с кухни. Сколько я себя помню она стоит в платке а-ля Баба Яга у плиты и жарит блины. Утром, днем и вечером. Блины и плита это ее гаранты спокойствия и стабильности. Это показатель ее важности. Это ее долг. Это ее крест, если хотите. И она несет его вполне себе бодро уже 88 лет.
Моя бабушка очень наблюдательна. Она всегда одним глазом в окне, следит, чтобы в подьезд не зашли проститутки. Она точно знает, кто из взрослых пацанов нашего двора умрет не своей смертью и в принципе многим готова напомнить, что у Сталина была всего одна пара калош.
Она дома почти всегда рано, работает до обеда. Иногда мы оказываемся дома с дедом вдвоем, чаще это послеобеденное время и он спит в кресле. А я в маленькой комнате. Чаще я не сплю и чувствую низ живота. Там холодно и тяжело. И еще тревога и тошнотворное ощущение, как будто обьелся супа и котлет и сверху еще чая с блинами и вареньем.
Но так мы с дедом постоянно у нее на виду. Читаем разные интересные книжки.
Я вдруг выигрываю авторский курс по вокалу. Первый раз в жизни что-то выигрываю. Решено идти, всегда мечтала петь, но боялась сцены. И конечно по итогу там история совсем не про пение. А про телесные трансдинамические практики, снятие блоков и тараканов. И мне конечно туда. В самую гущу моих панических атак. В мою черную бездну.
Мы для порядка разучиваем Агутина с Валерией и прочую хуету, остальное время предаемся околошаманской вакханалии.
Учитель обьявляет очередную серьезную практику. Закрывает на замок кабинет. Выключает свет. Включает Энигму. Мы начинаем послушно мычать в принесенные заранее полотенца. Звуча, мы должны отслеживать все-все самые бредовые свои мысли. И главное, принимать и отпускать. Потом через 15 минут непрерывного аудиовещания мы можем молча порисовать мелками, попить чайку и дружно мирно разойтись по домам.
Уже на 5й минуте у меня начинает ломить ребра и спину. Бегут мурашки, бросает в холод, мне хочется бежать из этой секты к чертовой матери. На 10 й минуте я понимаю как же я ее ненавижу. Эту свою чертову мать. Как она могла все это допустить. Как она могла отдать меня ему! Как она могла этого не видеть!!! Я рыдаю. Меня сковывает от злости и обиды.
Включается свет. Все послушно и спокойно что-то рисуют. Я как загнанный зверь беру эти сраные мелки и шоркаю ими о лист.
Я больше не могу это в себе удерживать.
Я