– Не трогайте старика!
– Кто же старик? – думал Емельян, когда толкнули его в подполье Атаманского дворца, но, глянув на свои иссохшие перевитые синими жилами руки, понял, что состарился на пятьдесят лет.
Он повалился на охапку соломы, что заменяла арестантам постель, и впал в забытье. Страшные видения являлись ему не то во сне, не то наяву. Видел он и плачущую покойную матушку свою, видел и обрывки всего, что случилось с ним за две ночи.
Но вдруг отворились двери подпола, и на пороге появился писарь. Узнать его было невозможно. Статный красавец в кунтуше и атласных шароварах, с такой саблей и в таких сапогах, что и царю были бы впору. Он крутил усы и смеялся. Только голос, громкий и хриплый, выдавал его.
– Что, пес? – сказал. – Перехитрил я тебя. Век теперь будешь догнивать здесь в подземелье. Но не огорчайся. Срок твой будет короток, ибо я забрал твою молодость, и теперь тебе столько лет, что и не сосчитать. На погибель оставил здесь Бахмутский атаман свою дочку, на погибель прислал сюда и тебя. Ты бы мог еще сразиться со мною – третья ночь еще не прошла, но ты здесь, приказ стоять на посту три ночи нарушен, и никакая власть, земная либо иная, не могут тебя защитить.
Опомнился Емельян. Вечер уже катился на землю, и бледные звезды мерцали в темнеющем небе.
– Емельян! Емельян! – услышал он зов.
Старуха прильнула к зарешеченному оконцу темницы.
– Это ты, старуха! – прошептал казак. – Выведи меня отсюда! Я должен сразиться с нечистою силою.
– Слава Богу! – перекрестилась старуха. – Ты не сломлен душою. Вот тебе склянка с маслом из лампады от образа Пресвятой Богородицы нашего войскового собора. Вылей его на дверные запоры и засовы, и все двери откроются.
Дрожащими руками принял казак стеклянную бутылочку, опираясь на стены, добрел до дверей, и, как только первая капля лампадного масла упала на хитрый английский запор, что держал двери, они сразу же растворились.
В темноте прошел Емельян мимо спящего караула, мимо коновязей, где было множество казачьих коней – со всей округи собрались казаки на завтрашние похороны.
Вышел к кладбищу и добрел до часовни. За минуту до полночи остатки масла он вылил себе на правую руку и начертал крест на дверях часовни и у себя на лбу.
И в ту же минуту, как ударила полночь, пошла на хорунжего вся сатанинская сила.
Все обидчики его, от самого детства, плотными рядами пошл на согбенного казака. Петух, которого он боялся младенцем, вырос выше колокольни и скреб прямо у лица его огненными шпорами. Пес, что когда-то не давал ему прохода на станичной улице, теперь мчался на него из темноты, сверкая ослепительными желтыми глазами, изрыгая пламя и копоть из трехсаженной пасти. Все учителя и надзиратели с розгами, плетями и шпицрутенами» шли на него стеною. Вот пошли турки с отрубленными головами – те, что убил он в жарких сечах; поляки, насаженные