… И, откинув перо, берет очередной номер «Ведомостей» и читает газетные объявления:
Продается малосольная осетрина, семь сивых меринов и муж с женою.
А дальше в следующей колонке не менее красноречивое объявление:
Продаю одиннадцати лет девочку и пятнадцати лет парикмахера. Да сверх сего четыре кровати, перины и прочий домашний скарб.
– Каковы объявленьица! – восклицает Радищев, глядя прямо в глаза Ивану Петровичу.
В эту минуту вошел Лопухин и сказал:
– Товарищ, и ты, брат, в стране нашей неблагополучно, неведомый поднялся за Волгой и возмутил вихрем вольности столетия дремавших рабов.
То были первые вести о страшной, кровавой грозе пугачевской. Радищев и Тургенев встали.
– В стране, где две трети населения в законе мертвы, разразится гроза опасности и гибели. Ждут случая и часа, колокол ударит, и пагуба зверства разольется быстротечно. Что ты хочешь, Лопухин, смерть и пожигание будет ответом на нашу суровость и бесчеловечье.
С этого дня начались тревоги и волнения. Под именем Петра III, убитого мужа императрицы, поднялся старый, вековечный самозванец русский и пошел жечь города и села, протянув кровавую руку призрака к императорской короне. Вольтер и Дидро посмеивались тихо. Нахмуренная царица, выходя утром из опочивальни, приказала Вольтерову статую выбросить в подвал. Потом, позвавши Анну Степановну Протасову, спросила:
– Ну, что, каков?
– Не годится, матушка, второй ночи не выдержал.
– Отправь его тогда на съезжую.
Разговор короткий, но многозначительный. Анна Степановна – крепкая и свирепая женщина – по приказу царицы всегда брала на трехночное испытание намеченных императрицей людей, прежде чем допустить их к царской опочивальне в китайском шлафоре и с книжечкой в руках, якобы для чтения у благочестивейшего царского ложа.
Эта неудача с избранником огорчала императрицу не меньше, чем слух о взятии Казани Пугачевым.
«Что это за несчастье! – думала она по-немецки. – В один день две неприятные вести. Одно дело – красиво сказать, а другое дело – затеять мятеж. Никто не может сказать, какой ад живет в душе русского мужика».
Императрица стояла в Мельбрунском павильоне; перед окнами кипела, покрываясь белыми