Из тени вышла тьма. Рина Гиппиус

наказали, почти приглушив во мне Искру. Но самое страшное выяснилось, когда я вернулась в прозекторскую. Мне запретили применять медицинские инструменты к живым, на мертвых же запрета не было. Однако же при первом после суда вскрытии, хоть и в качестве помощницы, у меня случился припадок. Я упала на пол, начала биться в конвульсиях. Со стороны казалось, будто у меня эпилепсия. А вот внутри я ощущала жуткий страх, ужас, беспомощность. У меня случилась галлюцинация – привиделось, будто покойник вдруг ожил и напал на меня, пытаясь выцарапать глаза и сломать мне пальцы. «Ты не должна нас потрошить!» – рычал он. Галлюцинация оказалась слишком правдоподобной, чтобы я так легко могла избавиться от неё, отмахнуться, когда она все же прекратилась.

      Мэтр, который погасил мне Искру и поставил запрет на работу, позже сказал, что это побочный эффект. Ментальный блок, из-за моей сильной природной защиты, исказился. И на выходе я получала запрет не только на работу с живыми людьми, но и с мертвыми. Исправлять уже никто ничего не стал. Было лишь сказано: «Года через три обратитесь к нам. Если ваше поведение сочтём достойным, то, посмотрим, что можно будет сделать. Возможно, к тому времени блок прогнется настолько, что исправить все можно будет безболезненно. А сейчас эта процедура для вас слишком опасна, для нас – слишком трудоёмка».

      Я могла пожаловаться отцу, могла сама настоять и потребовать, чтобы все сделали как положено. Но увы… Отец вряд ли бы пошёл мне навстречу. А без его влияния ко мне никто бы не прислушался. Я же преступница, халатный человек, недостойный стать полноценным медиком и все такое прочее.

      Мне хватило выдержки промолчать у Падуану, поэтому я и не пыталась вслушиваться в слова Шербана. Я сумела удержаться и ни о чем не попросить, лишь только в мыслях, от которых также надо было избавляться. Нечего отравлять мое спокойное существование!

      Самокопание прекратил стук в окно. Не условный. Ну вот, а я хотела сегодня лечь пораньше. Бросила взгляд на сумку – вроде бы ничего не выкладывала и пошла открывать форточку. Днем-то ладно, а вот вечером все же было не по себе.

      – Не пригласите на чай? – раздалось под окном.

      Неприличный вопрос, обращенный к молодой, одинокой девушке, поздним вечером.

      Собственно, поэтому Рэду и приходил ко мне, когда уже темнело – чтобы не заметил никто. Притом, что ничего неприличного в наших встречах на самом-то деле и не было. Вот и зачем давать лишний повод?

      Однако Рэду я сама звала, а этот… Послать бы его… да хоть в Лысый яр! Но так ведь сама потом от сожаления изведу себя.

      Падуану ступил на порог и принялся шумно отфыркиваться, будто пытался быстрее прогнать студеный воздух, все еще окружающий его. И попутно стряхивал с сапог снег. Пришлось протянуть ему веник. Дело пошло быстрее.

      – Не поздновато ли для чая? – поинтересовалась я.

      Напустила на себя жутко важный, чуть отстраненный вид. Как и положено приличным девушкам, которые все же пошли по порочному пути.

      – Для чая никогда не поздно, – заверил сыскарь.

      Он, наконец, привел себя в порядок, стянул куртку и шапку и пошел за мной в комнату, которая была у меня и гостиной, и кухней