А дале – Чистый Понедельник,
пост праведников, прибыль нищих.
А дале, выше – благоустье
оповещения: – Воскресе!
Ты, о котором сон, дождусь ли?
Дождись, пребудь, стань прочен, если…
что – не скажу. Я усмехнулась —
уж сказано: не мной, Другою.
Вновь – неправдоподобность улиц
гудит, переча шин угону…
У этих строк один читатель:
сам автор, чьи темны намёки.
Татарин, эй, побывши татем,
окстись, очнись, забудь о Ёлке.
Автомобильных стонов бредни…
Не нужно Ёлке слов излишних —
за то, что не хожу к обедне,
что шоколадных чуд – язычник.
Мгновенье бытия
«На свете счастья нет…»
Нет счастья одного – бывает счастий много.
Неграмотный, – вдруг прав туманный афоризм?
Что означаешь ты, беспечных уст обмолвка?
Открой свой тайный смысл, продлись, проговорись.
Опять, перо моё, темным-темно ты пишешь,
морочишь и гневишь безгрешную тетрадь.
В угодиях ночей мой разум дик и вспыльчив,
и дважды изнурён: сам жертва и тиран.
Пусть выведет строка, как чуткий конь сквозь вьюгу,
не стану понукать, поводья опущу.
Конь – гением ноздри и мышц влеком к уюту
заветному. Куда усидчиво спешу?
Нет, это ночь спешит. Обмолвкою, увёрткой
неужто обойдусь, воззрившись на свечу?
Вот – полночь. Вот – стремглав – час наступил четвёртый.
В шестом часу пишу: довольно! спать хочу.
Сподвижник – кофеин мне шлёт привет намёка:
он презирает тех, кто завсегдатай снов.
…Нет счастья одного – бывает счастий много:
не лучшее ль из них сбывалось в шесть часов?
В Куоккале моей, где мой залив плескался
иль бледно леденел похолоданья в честь,
был у меня сосед – зелёная пластмасса —
он кротко спал всю ночь и пробуждался в шесть.
В шесть без пяти минут включала я пригодность
предмета – в дружбе быть. Спросонок поворчав,
он исполнял свой долг, и Ленинграда голос:
что – ровно шесть часов – меня оповещал.
Возглавие стола – возлюбленная лампа —
вновь припекала лоб и черновик ночной.
Кот глаз приоткрывал. И не было разлада
меж лампой и душой, меж счастием и мной.
За пристальным окном – темно, безлюдно, лунно,
непрочной белизной очнуться мрак готов.
Уж вдосталь, через край, – но счастье к счастью льнуло,
и завтракать мы шли, сквозь сад, вдвоём с Котом.
Пригожа и свежа, нас привечала Нина.
Съев кашу, хлеб и сыр я прятала в карман.
Припасливость моя мелка, но объяснима:
залив внимал моим карманным закромам.
Хоть знают, что приду, – во взбалмошной тревоге
все чайки надо мной возреют, воскричат.
Направо от меня – чуть брезжат Териоки,
и