Шаги гулко разносились по сводам подземного перехода, я был погружён в себя и крайне не доволен всем услышанным и увиденным. Сомнений в том, что я стал жертвой дешёвого развода, быть не могло. Свяжутся, ага. Копи двенадцать миллионов, потом ещё разведём, раз понравилось. Может, всё же наведаться к той полуподвальной сучке?
– Стоять! – услышал я окрик.
Было в нём нечто странное. Вскинув глаза, я понял, в чём заключается эта странность. Голос принадлежал ребёнку – человек пять пацанят, да, пять, оборванных, чумазых, лет по двенадцать-тринадцать, с воинственным видом преграждали мне дорогу. У каждого в руках имелся некий предмет, который мог быть использован в качестве оружия. У того, который выступал впереди остальных – видимо, он и крикнул – в руке значилась бейсбольная бита, он опирался на неё. Другие тоже держали кто монтажки, кто дрыны. Намерения, по всей видимости, были у них серьёзные.
– Не повезло тебе, дядя, – улыбался мне беззубым ртом – то ли не выросли коренные, то ли выбили – обладатель биты. – Гандошить тебя ща будем.
– Это тебе не повезло, мелочь, – постарался улыбнуться я в ответ. Получилось это нескладно, но не из-за пацанвы, а от мыслей по истраченным впустую деньгам и неизвестно кому переданным сведениям о себе любимом. – Сбрызни с дороги.
– Оба! – чуть повернулся пацан к своим корешам. – А дядя-то борзый. Дяде-то, никак, ни разу по башке не били. Что ж ты, дядя, людей так не уважаешь? Бычиться сразу начал.
Вступать в дискуссии с этими щенками не хотелось. Я попытался мирно обойти их. Да ещё и другое мешало ответить на выпад выпадом: я же понимал, отчего они такие. Отчего их родителей поставили раком невыносимыми условиями жизни – непомерными счетами за коммунальные услуги, за еду, за одежду, за любую нужную и ненужную херотень – поставили и имеют от души, позволяя кучке каких-то лощённых ублюдков откладывать на счета ласкающие душу миллиарды. Я понимал, что до собственных детей, пусть когда-то и желанных, их родителям стало совершенно наплевать, более того – они прокляли тот день, когда решили их завести, потому что в одиночку, да пусть на пару, ещё можно как-то уворачиваться от ежедневных, просчитанных до миллиметра ударов судьбы, работающей на гандонов-капиталюг, а с детьми-то ведь всё – никто ты и ничто, если сам не сын капиталиста, если обыкновенный и простой человек. С детьми каюк, потому что из нищеты никогда не выбиться. Вот и выходят неблагодарные дети на улицы, вот и берут в руки монтажки с битами, чтобы отвоевать себе то, чего лишила их судьба – хоть жвачку ту же, или стакан кока-колы с хот-догом. Да что там говорить, я ведь, по сути, был точно таким же волчонком, ребёнком опустившейся от невзгод, отчаявшейся и потерявшей всякий смысл жизни матери.
Я понимал таких, как они, а потому по-своему жалел. Чего делать, разумеется, нельзя, в чём я через мгновение убедился. Понимание – это путь к капитуляции. Выжигать