Кто такие шмаровозники
В Астрахани меня вывели за штат. События моей жизни вдруг оборвались. В тот год я, как мятежный пират, уцелевший и в корабельном бунте и в шторме, болтался без дела, не зная, куда приткнуть своё буйство.
Я снимал саманный домик: он строился как времянка, был мал, низок и скособочен. Здесь, внимая русской вековой мудрости, я просто ждал, надеясь, что авось что-то изменится само. Так, в общем-то, и случилось. Меня уволили. Потом по суду восстановили, и, хорошенько отдохнувший, я уехал в Грозный…
Но, вспоминая позже тот неполный год, я думаю: какое это было прекрасное время… Был ли я счастлив? Пожалуй, всё-таки нет, человек ведь всегда недоволен своей жизнью.
Сантуций
В чёрные южные вечера, когда наконец тебя обдаёт свежестью погасшего дня, ко мне приходил Сантуций. Был он родом из Темрюка, служил в Волгограде, мы с ним учились в Краснодаре в университете, а в Астрахань его занесло потому, что у него здесь открылось наследство – вполне приличный кирпичный дом его бабушки на улице Ветошникова, – я был там; неудобство этого дома заключалось лишь в том, что бабушка ещё не умерла к тому времени.
Мы пьём водку.
Мой собеседник слишком занят собой, чтобы слышать меня… он не умолкает; он подробно повествует о своей работе, но вдруг спрашивает:
– А ты чем занимаешься?
(В то время я не был особенно занят, но всё же нашёл удовольствие в изготовлении разгрузки; я шил с усердием, совершенно не зная, понадобится ли мне этот элемент обмундирования головореза: у меня неожиданно получалось, и, как помнится, я имел даже потребность похвалиться результатом.)
– Да вот, шью разгруз…
– Хорошая у меня работа, выгодная: и молоко, и кефир вчера домой принёс… – совершенно не слушая меня, продолжает Сантуций свои подробные предложения.
Вдруг:
– А как Лаура твоя? (С ухмылкой скепсиса на лице.)
– Да, она…
– Послезавтра – представь! – зарплата будет…
И вот передо мной выкладки по последним двум его зарплатам… Надо сказать, что Сантуций, возможно из-за того, что закончил истфак, выражает свои незатейливые мысли очень красочно, постоянно оперируя причастными оборотами. (В анналах исторического факультета КубГУ покоятся и корни меткого сицилийско-китайского наименования русского парня Сани Иванцова – Сантуций: иначе его давно никто не называет.)
В 2000 году Саня водил штурмовую группу в Грозный и целиком остался во власти этого пламенного впечатления. Он до сих пор отчётливо слышит чеченские голоса и крики «Аллах акбар!». На девятое мая в свой канареечный пиджак он вкалывает орденскую планку.
Кроме этой малиновой ленточки (и ещё одной – ало-зелёной)6 ничего героического в нём нет: сейчас это приворовывающий охранник с бритым черепом и белёсыми бровями под кепкой. От контузии у него подёргивается правое веко. Он командовал ротой, а теперь его жизнь прозаична, и он пьёт.
Он смотрит на меня и говорит всегда невпопад,