Император повернулся и пошёл дальше по тропинке. Я двинулся за ним, держась рядом. В свете фонарей блестели, кружась, редкие снежинки.
– Моё знакомство с матерью господина Иванова было коротким и мимолётным, – проговорил император. – Уже тогда мне показалось, что она – женщина крайне неуравновешенная. Был в ней какой-то… надрыв. И, боюсь, знакомство со мной не пошло на пользу. Госпожа Иванова была… раздавлена – вот, пожалуй, правильное слово. Вы ведь знаете, какое впечатление производит моя сила. С вашего позволения, не буду прятаться за ложной скромностью.
– Понимаю, – просто сказал я.
– Я очень быстро забыл об этой женщине, – продолжил император. – Она же, по всей видимости – нет. Что-то повредилось в её голове настолько, что единственная мимолетная встреча – уж поверьте на слово, ни о какой любовной связи и речи идти не могло, – приравнялась в её фантазиях к рождённому от меня ребёнку. Несчастного господина Иванова, который впитал эту фантазию с материнским молоком, обвинять, по сути, не в чем. У него было полное право злиться на своего так называемого отца и считать себя обделённым.
– Всё это не может оправдывать участия господина Иванова в заговоре, – заметил я.
– Не может, – кивнул император. – Однако сложно спорить с тем, что в идеале господин Иванов должен был лечиться у ментальных магов, а не погибнуть в ледяной воде на дне канала.
– Вот это уже – моя вина, – покаялся я.
– Бросьте, Константин Александрович. Это – ничья вина. В том и состоит трагедия большинства жизненных ситуаций: никто ни в чём не виноват, все поступают так, как было должно. Но на душе остаются горечь и тяжесть.
А вот теперь доводы Кости спасовали перед капитаном Чейном. Потому что это у аристократов могли оставаться на душе горечь и тяжесть после того как погиб агрессивный сукин сын, пытавшийся тебя убить. У аристократов слишком много времени на размышления и слишком спокойная жизнь. Капитан Чейн не мог этого понять при всём желании. Вернее, понять-то мог, но от души посочувствовать сукиному сыну – тут уж увольте.
Поэтому я промолчал, опустив голову – надеясь, что это прокатит за сочувствие. Но забыл, с кем имею дело.
– Не нужно притворяться, Константин Александрович, – спокойно сказал император. – Юность всегда жестока. Способность жалеть своих врагов появляется гораздо позже.
Я героически сдержал усмешку. Поднял голову, посмотрел в глаза императору. И вдруг подумал: а как выглядела бы наша встреча в моём мире?
С одной стороны – я, опалённый и изуродованный войной старый злой пёс. С другой стороны – этот холёный аристократ, который, тем не менее, обладает огромной силой и несёт на своих плечах огромную ответственность. Стали бы мы с ним друзьями? Как знать… Это зависело бы от множества обстоятельств. В первую очередь – от того, на чьей стороне стоял бы этот человек.
– Раскрыв заговор, вы совершили большое дело, Константин Александрович, – продолжил император.
– Я не один работал