И жизнь уж нас томит, как ровный
путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща[30] мы вянем
без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию – презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец
осиротелый,
И час их красоты – его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум
не шевелят;
Мы жадно бережём в груди остаток
чувства –
Зарытый скупостью и бесполезный
клад.
И ненавидим мы, и любим мы
случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод
тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные
забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья
и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдём без шума
и следа,
Не бросивши векам ни мысли
плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи
и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
Поэт
Отделкой золотой блистает мой кинжал;
Клинок надёжный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал –
Наследье бранного[31] востока.
Наезднику в горах служил он много лет,
Не зная платы за услугу;
Не по одной груди провёл он страшный
след
И не одну прорвал кольчугу.
Забавы он делил послушнее раба,
Звенел в ответ речам обидным.
В те дни была б ему богатая резьба
Нарядом чуждым и постыдным.
Он взят за Тереком отважным казаком
На хладном трупе господина,
И долго он лежал заброшенный потом
В походной лавке армянина.
Теперь родных ножон, избитых на войне,
Лишён героя спутник бедный,
Игрушкой золотой он блещет на стене –
Увы, бесславный и безвредный!
Никто привычною, заботливой рукой
Его не чистит, не ласкает,
И надписи его, молясь перед зарёй,
Никто с усердьем не читает…[32]
В