Выступление Виргинии Смит в городском собрании Эдмонтона было не менее блестящим. Ее красота, эмоциональность и еще глубокая печаль поразили зрителей. Первую половину вечера она выступала в наряде индейской принцессы и читала стихи, посвященные своему народу (ведь именно ирокезов она считала «своим» народом). Во втором отделении она предстала перед публикой в изысканном вечернем платье. Все были в восторге. Под конец вечера Виргиния даже принялась шутить, и зрители оценили ее юмор. Но на сердце девушки было тяжело. Она еще не избавилась от боли разлуки, хотя всячески гнала мысли о Вивасванте.
Домой, в Брантфорд, мисс Смит вернулась известной поэтессой. Ее стали приглашать в салоны, где она неизменно пользовалась успехом. На одном из балов она познакомилась с Томми Мак-Дугласом. Это был ее ровесник, блондин с серыми глазами, среднего роста, довольно привлекательный. Ее сестре и братьям Томми не понравился из-за несколько развязных манер, но в присутствии Виргинии он становился воспитанным и обходительным. Он был артистом и вот уже пару лет выступал с маленькими комедийными сценками. Виргиния почувствовала в нем родственную душу, и они оба потянулись друг к другу. Сначала они просто встречались в салонах, а потом решили вместе выступать.
Отныне для Виргинии началась жизнь на колесах. Она научилась писать стихи в поезде и в гостинице, используя специальную дощечку. Вместе с Томми они объездили половину Канады, давая представления перед шахтерами, фермерами, высшим обществом и даже самим генерал-губернатором. Виргинии некогда было скучать. Но по прошествии двух с половиной лет такой жизни она почувствовала дикую усталость. Ей нужно было остановиться, посмотреть назад и одновременно подумать о будущем. Ей необходимо было писать, а на это у нее катастрофически не хватало времени. И она вернулась в Брантфорд.
Та зима выдалась особенно холодной и снежной. Виргиния часами просиживала у окна, думая о своих представлениях, о своих последних публикациях, о Томми Мак-Дугласе, весельчаке и балагуре, с которым ей ни разу не приходилось впадать в уныние. Но даже улыбка, вызванная мыслью о Томми, не развеяла угнетавшую ее тоску. Девушка ходила по комнате, и на память невольно приходили собственные строчки: «Когда ты был царем Египта, я – его царицей». Ей хотелось кричать, кричать в голос, и она сжимала кулаки, пытаясь взять себя в руки, но не могла. Виргиния смотрела на снег, и в летящих снежинках она видела его лицо, лицо, которое тысячу раз клялась себе забыть. Вновь на нее смотрели его огромные, в пол-лица глаза, а она изо всех сил гнала его образ. Но девушка вынуждена была признать,