Папа моргнул и отвернулся. Я тоже отвернулся, но папа, к счастью, уже воскликнул:
– А! Я ж забыл совсем.
Он полез во внутренний карман вязаной кофты, покопался и вытащил оттуда плоскую рыжую коробку.
– Вот, – сказал он, – тебе. За заслуги перед Отечеством.
– О, спасибо, – сказал я и осторожно принял дар.
Коробочка была старой, пластмассовой и неожиданно тяжелой.
Я внимательно ее осмотрел и на всякий случай сделал понимающее лицо.
– Вот клоун, – сказал папа, снова откинувшись на стенку. – Это просто пенал, Марата или чей-то еще. Ты внутрь посмотри.
Я посмотрел внутрь и офигел.
Внутри лежал кинжал. Ну, не кинжал, а офигенский такой нож: тонкий, с темной резной ручкой, кажется, костяной, и в потертых кожаных ножнах. Небольшой, чуть длинее моей ладони – и очень старый. Будто экспонат из нацмузея.
Я положил пенал на стол, обхватил рукоятку так и эдак, бережно снял ножны – они были в мелких морщинках, тугие и очень легкие. И пахли кисло. А лезвие оказалось почти черным. Только края светлые, даже белые, и очень острые.
– Ух ты, – прошептал я.
В книжках острыми клинками волосок на лету рубят. Я полез в лохмы, и тут, тихонько притворив дверь, в зал вошла мама. Она сказала:
– Наилек, спасибо тебе. Рустам, он, оказывается, даже сказку Дильке… Ты с ума сошел?
У нее аж голос поменялся – не интонация, а весь. Я вздрогнул, посмотрел на нож, на папу и понял, что вопрос задан не мне.
– Нормально всё, – сказал папа, не меняя усталой позы. – Это фамильный нож, я не рассказывал разве? Мне столько же было, когда дед подарил. А я и забыл про него, а тут гляжу – ба. Ну и Лукман говорит – забирай, твоему как раз время пришло. Он же в школу или там на улицу носить не будет, правда, Наиль?
Я кивнул.
– Тебе видней, – сухо сказала мама и вышла.
– Дамы без огня не бывает, – отметил папа. – Устала. И «Ак барс» продул. Не парься.
Мне было неловко, но все равно оторваться от разглядывания ножа я не мог.
– Это нержавейка? – спросил я.
– Наверно. Хотя если он действительно такой старый, как мне рассказывали, то нержавейки тогда и не было. Этот нож, говорят, у нас в семье всю дорогу первому сыну передается, с самого начала. А начало документированное у нас в тысяча семьсот восьмидесятом году как минимум.
– Лашманлык такой старый? – поразился я.
– О, он, говорят, еще при Казанском ханстве был, если не раньше. Там же захолустье, река мелкая, зато леса-леса, бурелом да сычи, дорог сроду не было. Ни монголы, ни царские ребята не доходили. А, нет, царские дошли, потому и Лашманлык7. Да и монголы… Не суть. Все равно, может, и вся тысяча лет ножичку. Раритет и реликвия, считай. А металл – ну, булат какой-нибудь, а то и серебро – вон черный какой. Надо как-нибудь на анализ отдать, у дяди Андрея остались же в кримэкспертизе знакомые.
– Фигассе, – сказал