Но Штефан продолжал упрямо меня допрашивать, а я не стеснялась говорить то, что думаю на самом деле. И про крылья, и про замирающее дыхание, и про страстное желание сбежать куда-то за горизонт. Вампир слушал с совершенно серьёзным видом, словно бы понимал, что значат для меня все эти ощущения, и ни на миг мне не показалось, что он мог бы просто подыгрывать. Оказалось, я очень быстро забыла, как жила раньше без этих встреч и разговоров. Я пыталась вспомнить, чем было наполнено моё свободное время раньше, но на ум приходило лишь бесконечное моральное одиночество в толпе людей в транспорте, на работе, на концертах или в театрах, на встречах и даже среди знакомых. Всё это казалось мне настолько чужим, словно отмершая змеиная кожа, что я поспешно отбрасывала мысли о прошлом и не могла понять, в какой же момент настолько привязалась к этому новому общению, ради которого с лёгкостью жертвовала всеми прочими встречами, интересными курсами и просто свободным временем.
Затем Штефан просил рассказать о моих друзьях, коих было у меня совсем немного. Я рассказывала и о них под его пристальным взором, умеющим покрывать душу льдом и приковывать к месту так, как если бы тебя прибили гвоздями к стене. Возможно ли было не отвечать на вопросы под этими пытками?
Иногда он вставлял какие-то язвительные комментарии в адрес некоторых из описанных мною людей, и я сдержанно улыбалась, поскольку Штефан очень точно угадывал и моё к ним отношение. Но угодить он мне не старался ни в коей мере, потому как если наши точки зрения в чём-то не совпадали, голос мужчины становился жёстким, не терпящим возражений, отчего мне сразу хотелось сжаться в комочек и поскорее закрыть неудачную тему. Сейчас же, спустя время, я понимаю, что мне даже нравилось нарываться на подобную реакцию, ведь в раздражении Штефан был особенно прекрасен.
Одной из тем, вызывающих в нём оживление, оказалась религия. Рассказывая о своих знакомых, я вспомнила одну девочку, с которой мы вместе учились в университете. Как это обычно случается, мы приглянулись друг другу с первого дня учёбы, сели тогда за одну парту, и как-то так повелось, что до конца пяти лет обучения в глазах группы мы считались подругами, хотя душевная наша близость оборвалась довольно быстро. Девочка эта была приезжая, поначалу пугливая, как оленёнок, встающий на тонкие дрожащие