Оракул Апокалипсиса. Лариса Капелле

тысячелетия нашей эры! – с воодушевлением продолжил Флориан. – Удивительный император и уникальное время: предсказанный Иоанном Богословом в Апокалипсисе конец тысячелетия и преддверие Страшного суда. Время прихода нового мессии и конца света. Правда, большинство, так скажем, интеллектуалов того времени пребывали в более радостном настроении. Для них это было преддверием воцарения на земле Христа и правления всех святых в течение последующей тысячи лет.

      – Это я помню, – кивнула головой Екатерина Дмитриевна, – все надеялись, что наступит невиданное ранее время мира и благоденствия, рай должен был прийти на землю.

      – Вы – историк?

      – В какой-то степени да, – усмехнулась та.

      – Вы абсолютны правы. Люди были изгнаны из рая, но рай должен был прийти к ним, вот такой парадокс. Впрочем, в вере никогда не было логики. И вот: подобным воплощением Христа в человеческом облике для многих мыслителей того времени стал сын Оттона II Оттон III.

      – Этот замок – одно из императорских владений?

      – Не совсем, но он связан с другим не менее важным персонажем оттоновской эпопеи: Гербертом д’Орийяком, монахом-францисканцем из Оверни, ставшим под именем Сильвестра II самым замечательным и уникальным папой, которого только знало католичество! Но о нем позже.

      Выйдя из лифта, они обогнули холл и спустились по широкой каменной лестнице в нечто похожее на подвал. Хотя назвать подвалом это помещение язык не поворачивался. Это было огромное, скорее всего выдолбленное прямо в скале подземное помещение, освещенное ярким раздражающим светом неоновых ламп. Прямо перед ними вглубь вели два коридора. Первый был коротким и заканчивался перед сверкающей металлической дверью, второй пропадал в темноте. По пути они наткнулись на группу яростно спорящих мужчин. Среди них с несколько напряженной улыбкой стоял Филипп Берже. Напротив со сжатыми кулаками находился задиристый субъект лет шестидесяти, а может, больше. Он наскакивал на Филиппа с видом драчливого петуха и махал перед его носом маленьким сухим кулачком. Другие с неодобрением наблюдали, и было непонятно, к кому это неодобрение относилось – к Филиппу или его собеседнику.