– А выменяешь ты их у меня на небольшую информацию о своих корешах со «сходки». Кто что менял, кому что продал.
– Договорились? Подписывай.
Отец молчал. Смотрел прямо перед собой. Обе руки лежали на столе. Правая стиснута в кулак. Как будто он хотел этим самым кулаком стукнуть напротив сидящего.
Подталкиваемую милиционером ручку долго не хотел брать. И лишь после окрика взял и, не читая расписался.
– Вот и лады. Теперь часто будем встречаться, – произнес капитан Можешь быть свободен. Пока.
Мы вышли на улицу. Домой пошли не сразу. Отец все шел и шел, о чем-то думая. Со мной не разговаривал. Я хотел есть, теребил отца за рукав. Но отец казалось не замечал меня. Только на перекрестках брал меня за руку и крепко держал пока мы переходили улицу. Потом наверно, что-то решил для себя. Повернулся ко мне, попытался улыбнуться, спросил:
– Мишка, ты голодный. Да? А ну их всех к чертям – милицию, капитанов, сергеев. Пошли домой!
Двери открыла мама. Мне сразу дали есть. Отец с мамой закрылись на кухне и долго о чем-то говорили. Говорили – тихо. Но несколько раз отец громко повторил:
– Этого никогда не будет!
Мама плакала. Я стучался в дверь, но мне не открыли.
Наступил сентябрь. За ним октябрь. Отец очень изменился.
С работы сразу шел домой. Дядя Аркаша был у нас всего один раз. Недолго.
Отец никуда с ним не пошел. На «сходку» отец ходить перестал. Музыку слушал, но на сходку не ходил.
Несколько раз возвращался домой поздно. Какой-то подавленный. Ничего никому не рассказывал. Только часто повторял:
– Вот сволочь! Вот сволочь!
Мама наверно знала, и где он был и почему такой расстроенный, потому что ни о чем его не распрашивала.
Потом пришел ноябрь. Были выборы. Как потом рассказала мама, одним из кандидатов в депутаты городского совета был тот самый капитан, только теперь уже майор.
Тот день был пасмурный. Шел дождь. Все рано встали. Завтракали. Мама убеждала отца пойти проголосовать. Отец отказывался. Родители поспорили.
Затем мать одела Ларису и вместе с ней пошла на избирательный участок. Сказала что на обратном пути зайдет к подруге.
Отец долго слушал магнитофон. Потом также долго смотрел в окно. Затем начал было одеваться, но передумал. Снова включил музыку.
И опять долго-долго слушал.
Слушал все те же записи Элвиса.
Пластинок у него уже не было. Все что было забрали в отделении.
Ю эй нот кмон хаунд дог, крак ин море чрай.
Веселая музыка. Но только теперь отец не смеялся, не танцевал и даже не подпевал. Молча сидел и о чем-то думал.
Когда за окном потемнело, отец вдруг засобирался. Засуетился. Начал искать свой паспорт. Наспех наложил мне в тарелку полуостывшие макароны. Сказал чтоб я все съел. Одел свое потертое демисезонное пальто. Уже почти вышел, но остановился в дверях, улыбнулся мне и сказал на прощанье:
– Мишка, где твоя улыбка.
Больше отца я не видал.
Скоро