– Ладно, позже это обсудим, – гаркнул уже с лестничного пролёта Матфей.
Когда он вошёл в гостиную, Вида сидела к нему спиной на диванчике, замершая прекрасная богиня, светлый лик которой был всецело обращён к вечернему миру за окном.
– Матфей, нам давно пора поговорить, – выговорила мать, как ему показалось, с трудом.
– Но мы же каждый день с тобой говорим, – напомнил Матфей. – Разве не так?
– Так-то так, но не о том, – отозвалась она странным голосом, глубоким, похожим на эхо чего-то грядущего, чего-то неотвратимого. – Мы не говорим о тебе, сына.
Женщина обернулась, в приглушённом свете матовой люстры её глаза казались налитыми тьмою, скрывшей под собою ясную зелень, что передалась при рождении её сыну.
– Что? Да ладно, мам, каждый день мы только и говорим о… – Смутившись этой новой, незнакомой серьёзности во взгляде и голосе матери, сын не договорив, сев подле неё.
– Это правда? – резко оборвала его Вида, поддавшись напряжённым монолитом тела вперёд.
Матфей вздрогнул. Сама, мутившись этой чуждой её природе резкости, женщина приглушённо добавила:
– Это правда, сына, что ты понимаешь Велизара? Ты…всеслух?
Как она выговорила это слово! Почему то Матфею представилось: вот так родственнику сообщают диагноз больного – о его неизлечимости, скоротечности и неизбежности прихода кончины. И тот тон голоса, и лицо, с каким переспрашивает ошеломлённый: это правда? это точно?! Мозг уже знает, но душа наотрез отказывается воспринимать убийственную порцию горечи. И этот взгляд. Взгляд, утопающий в испуге, недоверии и непонимании и ещё, быть может, в затаённой надежде, что всё это розыгрыш, пускай злой и глупый, но розыгрыш.
И мама теперь сверлила его именно таким взором, выжидала и жаждала услышать что-то про глупый розыгрыш.
– Об этом вроде бы как нельзя ни с кем говорить, – уклончиво заметил Матфей. Разговор переходил в непростой формат.
– Сейчас можно, – решительно отклонила замечание сына Вида. – Мы одни в комнате, а если ты опасаешься ушей за дверью, то будь спокоен – нас не предадут.
– Но как ты можешь быть уверена? – возразил сын, но тут же сдался. – Хотя если б Ксафан захотел, то давно сдал бы меня, кому следует. Да и у Велизара была возможность…
– Так, значит, это правда, – голос Виды стал ещё глуше и тяжелее, а взгляд затуманился и потух. – Ты зря так плохо думаешь о Велизаре и Ксафане. Они ни за что не предали бы тебя, зная, что под удар попадём и мы – их союзники. Если твой союзник тебя хорошенько подготовил, то ты должен быть в курсе, что прислужник, при жизни потерявший господина, обретает статус Низложенного и, по сути, становится отверженцем в родном мире. Подобная перспектива, как ты понимаешь, не улыбается никому. А ты ещё взял домой чужих прислужников, увеличив риск быть раскрытым во много раз и подвергнув риску нас с отцом и наших помощников. О чём ты думал?!
– Мам, я не мог не взять их.
– Но как же так? Какая-то твоя прихоть может растоптать нашу семью, стереть