Детский дом разместили в двухэтажном доме, расположенном рядом с колокольней. Вскоре после переезда начали приучать воспитанников к сокращенному пайку. Первую кашу из дробленой поджаренной ржи сделали сладкой и довольно вкусной. Каша получилась коричневого цвета, поэтому воспитательницы вместе с заведующей назвали ее шоколадной. Скоро каши стали варить из перловки, овса, ржи и уменьшили порции. Мы узнали, что значит быть голодными. Летом было сытнее: рвали с грядок лук, к осени вырастал турнепс, картошка. Воспитанники по мере сил помогали взрослым, собирали для госпиталей целебную ромашку, колоски в поле, дергали лен, прореживали рассаду свеклы и моркови, пололи посадки, копали картошку. Никто не скулил, знали, что вся страна живет по правилу: «Все для фронта! Все для победы!». Но улица есть улица, и детдомовские мальчишки пробовали курить самосад, научились материться. Любили скакать на лошадях, выделенных детскому дому колхозом, на водопой к местному озеру.
Моя природная грамотность и быстрый счет позволили стать успешным учеником. В школе и на улице местные ребята часто затевали драки с детдомовцами, но меня почему-то не трогали. В большие церковные праздники в Никольский Торжок приезжала на повозках молодежь из соседних деревень. Парни с девчатами гуляли шеренгами по улицам, горланя похабные частушки, много пили. Гулянья кончались жестокими драками деревня на деревню, в ход пускались ножи, железные прутья, выдранные колья. Многие парни были инвалидами, кто без руки, кто без ноги, и добавляли к своим увечьям новые.
Отец и мать, 1943 г.
В эвакуации мы находились до лета 1944 года, времени освобождения Петрозаводска. Детский дом расформировали, и нас с сестрой определили в петрозаводский детский дом. Тогда-то мы и узнали, что такое настоящий голод. На обед давали синеватый пустой суп с маленьким кусочком липкого хлеба, а на завтрак и ужин – несладкий чай. Мы стали писать жалобные письма родителям с мольбами забрать нас скорее из этого ада. Через месяц за нами приехал отец. Он посадил нас в поезд Петрозаводск – Ленинград, достал буханку мягкого хлеба и открыл килограммовую банку свиной тушенки. У отца навернулись на глаза слезы, когда он увидел, с какой жадностью мы набросились на обильную еду. В Ленинграде переночевали у родителей Зины и Гали Портновых Мартына Нестеровича и Анны Исааковны, а утром отправились в Москву. Нину оставили жить в Москве у старшей сестры мамы тети Души, а меня отвезли к деду Максиму Федоровичу и бабушке Татьяне Ивановне, второй жене деда, в Загорск. С ними жила младшая дочь Валентина, работавшая на Загорском хлебозаводе. Я пошел в четвертый класс школы, а Нина не смогла догнать учеников московской школы, и ее перевели из третьего во второй класс. В школе я быстро освоился. Бабушка Татьяна любила ходить на родительские собрания: меня всегда хвалили. Дедушка Максим шил офицерам, получившим отпуск с фронта, кители, брюки, шинели, которые они тут же надевали, выбрасывая полинявшие гимнастерки и мятые шинели. Возле дома