Под распущенным воротом рубахи виднелся шнурок. Уже зная, что придётся увидеть, Фог потянула за него – и достала амулет, камешек с выбитой на нём короткой надписью, не то отколовшейся наполовину, не то стёршейся.
В глазах у Алара промелькнул интерес:
– Знаешь, что это такое?
– Знаю, – кивнула Фогарта отстранённо. – Камень памяти, только незавершённый. Просто безделушка.
Брови у Алара выгнулись.
– Надо же, – откликнулся он с уважением. И взглянул в упор. – Может, и надпись прочитать сможешь?
Она провела подушечкой пальца по символам, еле заметным уже. В голове крутились разные мысли – о незнакомой девочке по имени Рейна, занявшей место, которое принадлежало прежде ей, Фог; о другой женщине, травнице и проводнице, увидеть которую пока ещё не довелось; о том, что яркие одежды кьярчи, право, смотрятся на учителе ничуть не хуже, чем белая хиста из варёного шёлка, на ощупь схожего с тонкой-тонкой замшей…
– …Там написано «Фогарта».
– И что это значит?
– Уже неважно. – Перед глазами плавали золотые пятна, и Фог отступила. В груди стоял ком. – Я… я отойду ненадолго.
И – кинулась прочь, уже не думая о том, кто и что подумает.
Бежала долго, пока не выбилась из сил, а ноги не подкосились, и очутилась у чёрной стены, у старых камней. Сад превратился в заросли; клоки бирюзовой хисты висели на колючках, а из разодранного предплечья сочилась кровь, но Фог почти не чувствовала, словно онемела.
Она почти не удивилась, когда обернулась – и едва не уткнулась Сидше в грудь. Признаться, он тоже выглядел неважно. Одежда у него была в беспорядке; в волосах запутались веточки и сухая листва.
Фог выдохнула, обняла его – и разрыдалась горько-горько. Грудь точно сжало раскалённым обручем; горло сводило спазмом.
– Он меня не узнал, – всхлипывала она. – Не узнал, не узнал… Я думала, что готова буду, но… Отчего это так больно?
– Тише, – ответил Сидше, поглаживая её то по спине, то по голове. – Тише, ясноокая госпожа. Когда сердце разбивается, оно всегда сильно болит.
Сказал – а потом склонился ниже и поцеловал. Так, словно хотел все слёзы забрать себе; так, словно сам мучился от жажды, которую ничто не способно было утолить. Губы его были настойчивыми; язык то проникал глубоко, лаская, то дразняще плясал на кромке зубов… Нежные ладони оглаживали спину, шею, затылок; ногти покалывали чувствительную кожу на макушке, почти царапали. От него словно исходил жар, и в этом жаре плавилось то, что мешало Фог дышать и ложилось невыносимым грузом на плечи.
Сидше отстранился лишь тогда, когда слёзы у неё иссякли, а губы онемели от ласк.
– А с тобой такое бывало? – хрипло спросила она, комкая бессильно его хисту на груди.
– Да, – ответил Сидше странным голосом, точно бы виноватым. И снова поцеловал её, в висок, легко-легко. – Вот только что.
…Возвращаться