– Разрешите?
– Забавно, – сказал я. – Хозяин спрашивает у наемного работника разрешения войти.
– Теперь вы хозяин в этих стенах, – церемонно сказал Хряпов. – Как устроились?
– Отменно.
Комната моя со второго этажа выходила окнами в кущу дерев, а дальше, за чугунной оградой, в рытвинах и колдобинах лежала Приречная улица.
– Я к вам, собственно, с просьбой, – сказал Хряпов.
– К вашим услугам.
Савватий Елисеевич прошествовал через всю комнату и глянул в окно, словно ожидал увидеть там нечто новое, кроме июльской тьмы и гнилого света трактира "Три богатыря", что пятнами ложился на листья.
– Я хотел вас просить… как бы это объяснить… Если вам не трудно – не углубляйтесь в разговорах с Михаилом Теофилактовичем в подробности нашего с вами контракта… суммы и прочего.
Значит, бедного грека поймали на гроши!
Хряпов вопросительно смотрел на меня.
– Мне не трудно будет выполнить вашу просьбу, – сказал я.
Каждый раз, когда я вспоминал фундуклидин нос, напоминающий отметку на географических картах: "столько-то метров над уровнем моря" – меня начинал распузыривать смех.
– Вот и славно, вот и славно! – сказал Хряпов. – А теперь – удаляюсь, не буду вам мешать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Хряпов вышел и осторожно прикрыл дверь.
5.
По привычке я проснулся рано.
По комнате отсветами сквозь листья бродило солнце, и я не сразу вспомнил, где нахожусь: шкаф тщательной работы, ковер, низкий столик… Но самым замечательным предметом была кровать – пышная и податливая, словно роскошная женщина. Приятно было думать, что еще целый месяц предстоит нежиться в этих перинах в почтительном окружении дорогих вещей.
Вслед за этой мыслью пришли и прочие – тоже приятные…
В редакции с солнцем уже началась муравейная суета. Буз из поднебесного кабинета увидел, как ползет из–за излуки старый копотун "Еруслан", и сразу же послал Ваську Беспрозванного на пристань – спасать колонку происшествий. А что, собственно, может Васька?.. Настрочит десяток сплетен для шапки: "Новости из столицы" и опишет слезными словами роман судового буфетчика и пассажирки из третьего класса.
По городу уже, наверное, разбежались мальчишки–газетчики, пронзительно искушая обывателей скандалами, поджогами и опрокинувшейся в Киеве конкой (по вине социалистов, конечно). К обеду Никодимыч, горестно качая очками, подсчитает выручку. Буз уедет обедать мрачный; все начнут шептаться, и кое-кто почувствует над головой занесенный меч увольнения… Екклесиастова суета! Разве это жизнь? Нет, любыми путями – ногтями, зубами – построить фундамент собственной независимости из самого прочного материала – из того самого, который лицемеры из суеверного опасения именуют презренным металлом. Как бога, его избегают называть прямо, поминать всуе: зовут бабками, барашками, финагами… Оно и есть бог!
Я заметил, что начал оправдываться сам