– Чтобы больше такого не было, – строго замечаю я. – С этого момента.
– Речь и о моем сердце тоже! – протестует он. – Я хочу знать, когда получу его обратно.
Я думала, что только мои надежды разбивались снова и снова. Специально приставала к Ноктюрне с вопросами наедине, чтобы не задеть чувства Крава и Пелигли. Но все старания оказались напрасны – он подслушивал.
– Ты должна спросить ее опять, – настаивает он. – Мне кажется, на этот раз она обязательно их вернет.
– Не вернет! – обрываю я. – Мы никогда не получим их назад, ясно? Ни сейчас, ни потом. – Пелигли вскрикивает от моего тона. Крав вздрагивает, его глаза вдруг наполняются слезами, и меня тут же охватывает чувство вины. – Крав, о нет. Прости меня, я…
Он вскакивает и бросается к двери. Я делаю несколько шагов за ним, но Крав быстрее любого из нас – если он не захочет, никто его не поймает. Мне не стоит и пытаться устраивать догонялки в лесу, рана от кинжала истощила меня сильнее обычного.
Пелигли тянет меня за руку, глаза ее полны страха.
– Это… Это же неправда, да? Мы ведь вернем их… однажды?
Пелигли была обращена добровольно, но даже ее юный разум устал за десятилетия бессмертного существования. Не важно, насколько ты юн и горишь рвением, рано или поздно любой Бессердечный устает. Устает от пожирания сырой плоти. Устает от неизменного пейзажа вокруг. Устает от ядовитого гласа внутреннего голода, звучащего у нас в голове. Устает от ощущения пустоты, несовершенства, неполноценности. Устает просыпаться с осознанием, что от превращения в монстра нас отделяют всего несколько пропущенных ужинов. Устает от того, что не помнит, как жил прежде и кого любил.
Я иду по саду, покачивая Пелигли на руках, рой светлячков освещает ее заплаканное лицо, пока всхлипы не переходят в икоту, а маленькое тельце не погружается в бледное подобие сна, доступное Бессердечным. Мы не нуждаемся во сне, ведь наши тела восстанавливаются автоматически, с помощью магии, однако человеческий мозг порой забывает об этом и возвращается к старым привычкам. Я захожу обратно в коттедж и осторожно укладываю Пелигли на овечью шкуру, на которой она спит.
– Прости, – шепчу я, укрывая ее. – Прости, что я была так жестока.
Жестокость – слишком слабое определение твоей выходки, – насмешничает голод. – Посмотри на нее – ты разбила ей сердце; неважно, человек ты или Бессердечная, все равно ты мерзкая…
– Огонь сегодня такой чудесный, не правда ли? – бормочу я, чтобы заглушить голос. – Такой… горячий. Исполненный… пламени. – Я замолкаю, а затем продолжаю, обращаясь к самой себе. – Как и прежде, поэт из меня никудышный.
Я встаю и подхожу к очагу, чтобы погреть ладони. Пламя странное – черно-голубое, как застарелый синяк, но Ноктюрна никогда не объясняла, почему оно такое необычное. Впрочем, я и не интересовалась – откровенно говоря, ее объяснения магических штучек чаще всего абсолютно бессмысленны. Мои пальцы тянутся