Небо стало почти черным и таким тяжелым, что маяк, казалось, служил единственной подпоркой зловещей темной махины, готовой обрушиться на крошечный островок в любую минуту. Дмитрий быстро черкнул на листке: «Я люблю тебя», сложил его вчетверо, сунул в пластиковую бутылку и бросил ее в угол – волна доберется при случае. Затем он достал из ящика книгу и журнал и снова поднялся в башню: внизу становилось слишком темно, а зажигать огонь он пока не хотел – в шторм все резервы генератора тратились на поддержание работы установки: все для кораблей, все для фарватера – практически военный лозунг старика смотрителя.
Каждый месяц помимо стандартного набора овощей, круп, консервов и напитков, вертолет привозил маячнику что-нибудь по особому заказу, что было бы несложно найти и доставить. От всех электронных приспособлений Дмитрий отказался сразу же: он так и не привык к ним в прошлой жизни, а здесь от них и вовсе не было для него никакого толку. Поэтому вертолет возил книги, бумагу, пишущие принадлежности и даже краски. В первые месяцы одиночества смотритель пытался рисовать – море, шторм, тяжелые тучи, одинокую фигурку человека, затерянного в океанской пучине, и огромный мрачный столп маяка. Но выходила все время какая-то банальная нелепость, и он рвал холст за холстом и швырял их прямо в море. Поэтому он остановился на схематичных набросках на полях журнала и тетради, в которую время от времени записывал свои мысли и наблюдения. В прошлой жизни он издал два небольших юмористических романа собственного сочинения и с тех пор не перечитывал их. Лишь несколько месяцев назад он решился заказать их у летчика, и когда прочитал свои творения двадцатилетней давности, то ужаснулся их пошлости и пустоте. Впрочем, они до сих пор хорошо продавались. Книги повторили судьбу неудачных рисунков, а Дмитрий попросил еще книг – Фицджеральда, Фолкнера, Набокова и Кутзее – всех, кого не успел прочесть на берегу, всех, кого восхваляли и ругали, всех, кого можно было прочесть за предстоящие месяцы отшельничества.
Небо пропитывалось морем, набиралось свинца, и ближе к вечеру слилось с мокрым пенистым полотном в единую мрачную картину, словно кто-то вывесил за стеклами башни плотный мутно-серый гобелен с изумрудными и белесыми вкраплениями. Книга оставалась не открытой, Дмитрий уронил голову на руки не в силах отвести глаз от назревающего за окнами шторма. Постепенно начинался дождь – пропитавшиеся насквозь водой тяжелые тучи охотно возвращали влагу в ее постоянное пристанище, четко очерченные, словно нарисованные художником, капли заскользили по стеклу, и Дмитрий плотнее запахнул плащ – стекла башни не могли защитить от суровых океанских ветров. Безумная мысль пронзила вдруг его мозг, он улыбнулся ей и потер огрубевшими