Тревожный август. 1942. Эдуард Хруцкий

из портфеля какие-то бумажки и протянул их Данилову. – Вот вам, так сказать, сюрприз.

      Тот взял помятые листы. Это была отпечатанная на машинке копия заявления Спиридоновой. Быстро прочитав, Иван Александрович подошел к сейфу, открыл его, комнату наполнила тонкая старинная мелодия, и спрятал заявление.

      – Все, идите. Вам официально ответят.

      – Я пойду, – лицо Агеева неприятно исказилось, – я пойду, но кое-что и у меня осталось.

      – Вот что, слушайте меня внимательно. На запрос горпрокуратуры мы ответим. Кстати, приложим старые, архивные справки о судимостях Спиридоновой, но в нашем письме будет указано, что вы, пользуясь своим служебным положением, пытаетесь оказать влияние на следствие. Только вот почему это делаете, интересно? Уж не из-за продуктов ли?

      Данилов сказал это просто так, наугад и, по тому, как сразу побледнел Агеев, понял: попал в цель.

      – А теперь идите, с горпрокурором мы свяжемся. Кроме того, узнаю, как вы опять на работу попали.

      Агеев выскочил из кабинета, сильно хлопнув дверью.

      «Ишь сволочь, – подумал Данилов, – опять воду мутит. Нет, таких близко к охране закона подпускать нельзя. Иначе они оправдают любое действие, лишь бы оно им выгодно было».

      Он посмотрел на календарь, там было записано: позвонить Муштакову, начальнику отделения по борьбе с мошенничеством. Данилов решил не звонить, а зайти, благо кабинеты их были на одном этаже.

      – Привет, – улыбнулся Муштаков, – привет героям сыска. Чего в наши Палестины? Никак, сняли тебя, Ваня, и бросили на новый ответственный участок.

      – Пока не сняли. Но кто знает, все может быть, особенно если ты мне не поможешь. Послушай, говорят, что у тебя память хорошая.

      – Пока не жалуюсь.

      – Володю Гомельского помнишь?

      – Ну как же, самый яркий из моих клиентов. Образование, эрудиция, умение одеться – все при нем.