Добронрав понуро стоял перед ним и думал о том, как же всё-таки хорошо, что хватило ума оставить жалейку у Торопа. Рядом мялась мать, не решаясь перечить мужу и при этом не в состоянии оставить сына на милость разъярённого отца. Из-за резной арчатой двери опасливо выглядывали братья и сёстры. Им тоже нередко доставалось от Велюры, но Добронрав был старшим сыном и надеждой боярина. Поэтому страдал больше всех.
За окном стояла ночь, в светёлке горели девять каганцев на треногах и множество свечей, расставленных на изящных канделябрах. Пол был выстлан красными ковровыми дорожками с золотой окантовкой, потолок подпирался витыми деревянными столбами, выкрашенными красным и зелёным. Вдоль стен тянулись резные лавки. Сами стены были завешены гобеленами и оружием. Почти в середине светлицы стоял широкий дубовый стол, покрытый красным сукном. На столе лежала раскрытая книга из тех, которыми запросто можно убить. У дальней стены стоял целый стеллаж с такими же огромными фолиантами и свитками из бересты и пергамента. Пахло воском.
Добронрав встал так, чтобы между ним и разъярённым Велюрой оказался стол. Какое-то время это помогало, но в итоге боярин всё же решил лучше видеть глаза сына и подошёл ближе.
– Где шлялся?
– Пап, меня не было всего ничего…
– Заткнись, щенок! – взревел Велюра и наотмашь двинул сыну по лицу. Добронрав врезался в стол и сполз на пол. Потом он снова покорно встал. – Закрой рот, мать твою, а не то я захлестну тебя! Я успел набраться и протрезветь прежде, чем ты соизволил явиться! Ещё я сегодня говорил с Епифаном. Он сетовал, что ты проявляешь недолжное рвение и взялся опаздывать на занятия.
– Всего один раз!
– Закрой свой поганый рот, я сказал! – боярин ещё раз отмашкой огрел сына, на этот раз по шее.
Мальчишка перелетел через стол и спиной вперёд пополз в угол.
– Пап, ну хватит, я же ничего такого…
– Вел, ну, в самом деле, – не выдержала мать и принялась успокаивать мужа.
– Заткнись, Арта! А то и тебе достанется! Не мешай мне делать мужика из этого слюнтяя! – Внезапно он развернулся и, схватив жену за руку, притянул к себе. – Всё твоё – бабское воспитание! Ты его испортила! – и грубо оттолкнув Арту Микуловну от себя, Велюра повернулся к сыну.
Добронрав сидел, забившись в угол, и руками прикрывал лицо. Плакал.
– Велюрочка, – ещё тише и ласковее произнесла жена, – ну, ты что? Я же не защищаю, я на твоей стороне. Просто…
– Что просто? Вышла на хрен отсюда!
– Велюра…
– Пошла, я сказал! И вы все – брысь!
Братья и сёстры тотчас исчезли за дверью. Мать тоже нехотя вышла, бросив на сына исполненный печали взгляд.
Но Добронрав этого не видел.
Добравшись до сына, Велюра принялся исступлённо пинать его.
– Чего забился, ровно баба? Ты мужик или кто?