Для Николая опасность состояла в том – как в этом миксе отделить одно от другого, исходя из своего личного негативного опыта общения с теми, кого он хорошо знал, как ему казалось до сих пор. Но ведь многие люди бегут оттуда сюда – к своим родственникам или просто бегут, чтобы убежать от опасности, в страхе за своих детей (разве можно бежать к врагу?), – размышлял он, – значит, кто-то же способен видеть реальность, а не картинку, нарисованную теми, кто хочет сделать жизнь удобную только для себя самих? Но что может быть проще для прояснения мозгов, когда идет по центру Киева отряд крепких парней со свастикой на рукавах под красно-черными знаменами? Неужели существует какое-то иное видение, кроме хорошо известного варианта, пережитого миром в середине прошлого века? Я больше не могу об этом думать, – говорил он сам себе, и не хочу больше. Когда некоторые из питерских приятелей, зная о его этнической близости с украинцами, которую он никогда и не скрывал, пытался выпытать у него, что он сам обо всем этом думает и как, по его мнению, всё сложится там в дальнейшем, он отвечал:
– Бог видит всё…
И оставлял, конечно, в недоумении своих друзей, для которых его ответ был слишком обтекаемым и даже двусмысленным (а вдруг он считает русских в чем-то виноватыми?)…
А он просто говорил то, что думал на самом деле. Там живут люди, с которыми он прожил многие годы рядом, и если даже они сейчас воспринимают всё не так, как он, наверное, нужно подождать, пока пройдет время и для тех людей станет очевидным, что ими управляют те, кто имеет свои личные планы, но со счастливой жизнью самого украинского народа они никоим образом не связаны. Ждать, когда это случится, страшно, потому что он не желает им зла, но изменить ничего не возможно, биться головой в закрытые двери – бесполезно. В конце концов, когда я вижу бедное африканское племя, – думал Николай, – когда я вижу голодные глаза малыша – у меня тоже щемит сердце, но я не еду в Африку и не даю хлеба этим людям. Но это сравнение как-то не очень успокаивало. Может быть, мы стали более обособленными в себе? У нас много своих проблем, в которых редко кто тебе помогает, соответственно, ты решаешь их сам, и меняется взгляд относительно других людей: это их проблемы – не мои, пусть они и решают. Мы больше не поем вместе песен. Всё разделилось: страны, люди, и продолжаем разделяться на более мелкие сегменты вплоть до личностного «Я». Мир мельчает до маленьких островков с названием «эго»: от одного до другого тысячи миль океана. Зона отчуждения – налицо. Иногда он ловил себя на мысли, что ему и не хочется приближаться ни к чему, ни к кому. Это оказывается слишком ответственным занятием. И в личной жизни легкие