Когда Виктору было двенадцать, его родители развелись. Отец забрал дочь, а Виктор остался с матерью. Он был слишком похож на маму, что по характеру, что внешне. Мальчик был таким же нервным и чувствительным, а отец больше не хотел иметь ничего общего с людьми, подобными его жене. Его бывшей жене, правильнее сказать.
С тех пор мальчик больше никогда не видел ни Викторию, ни папу. Родители Виктора никогда не обсуждали тему развода при детях, так что брат с сестрой даже представить не могли, что вскоре их разделят. Однажды отец семейства просто уехал на своей машине, забрав Викторию. Виктор даже не помнит момент прощания, наверное, потому, что, когда его папа сел в автомобиль и завёл мотор, перед этим усадив дочь в детское кресло, которое ей было уже мало, мальчик не догадался, что видит отца и Викторию последний раз в своей жизни. Он лишь помнит, что мама почти весь тот день плакала. Она в слезах готовила им ужин, в слезах молилась перед сном Богу. Тогда Виктор не понимал причины её слез, как и не понимал, почему сестрёнка и папа не приехали к ужину. Виктор прекрасно помнил её горе и то, как было больно и грустно видеть маму такой. Он подходил к ней и пытался успокоить, рвал цветы с клумб соседей, потому что у его родителей не было своего сада; но женщина отсылала сына в его комнату и, отвернувшись, продолжала плакать.
Эти слёзы запомнились мальчику на всю жизнь. Когда он подрос, стал лучше понимать мир и хоть немного начал разбираться в отношениях между взрослыми людьми, он понял, что плакала мама тогда из-за развода, а не просто так. Он понял причину слёз, но от этого воспоминания о том дне не стали лучше, светлее или проще.
Они оба помнили «тот день» в красках, но делали вид, что «того дня» никогда и не существовало; будто всегда были только Виктор и его мама, словно больше родственников у них не было. Они никогда не поднимали тему развода в семье, если мать и сына можно назвать семьёй. Спорный вопрос, конечно. Этим двоим больше подходило называться тем, что осталось от семьи.
– Виктория, пойдём, – зовёт Вернон, оборачиваясь ко входной двери. Обычно он зовёт и Викторию, и Виктора, да ещё улыбается при этом. Сейчас он окликнул только дочь, а на его лице не было и тени