– Погадаешь?
– Болит, Вер? – Вадик погладил кончики её пальцев, на безымянном прорвалась мозоль. – Есть пластырь?
– Нельзя пластырь, – Вера покачала головой. – Не буду струны чувствовать, у меня мазь хорошая есть. Хочешь, с тобой поделюсь?
– Хочу, – кивнул Лейгауз. – А потом?
– А потом спать, я тебе на кухне постелю.
Днём на репетицию Вера и Вадик пришли вместе с совершенно одинаковыми фиолетовыми кругами под глазами.
– Вадя, – противно протянула Пучкова. – Ну и как Берёза в постели? Соответствует названию?
– Тань, иди партию поучи, – предложил Лейгауз. – А то вдруг на концерте налажаешь.
– А вот это мы ещё посмотрим, кто налажает! – вспыхнула Пучкова.
Вечером большой зал Гнесинки был забит до отказа, мест не хватало, первокурсники уселись прямо на пол между рядами в проходах. Когда до начала отчётного годового концерта оставалось минута, и оркестранты с инструментами толпились перед выходом на сцену, кто-то тихо забрал папку с нотами Березиной, а она отвлеклась на мгновение, чтобы попить воды. Вера даже и не поняла сначала, что папки нет.
«На сцену, на сцену!» – скомандовал дирижёр Кирилл Евгеньевич. – «Выходим!»
Девушка привычно подошла к своему месту, подняла альт и стала настраивать его по первому «ля», данному гобоистом.
Концерт начался. Исполняли фрагмент из балета Адана «Жизель». Вступили скрипки, потом альты. Вера всё прекрасно выучила наизусть, казалось, разбуди её, она вскочит и сыграет, проблемы всегда были в анданте, где у неё соло и обязательно нужно смотреть в ноты.
После окончания первой части и паузы, Кирилл Евгеньевич вновь взмахнул рукой. Оркестр заиграл. И только сейчас Березина осознала, что пюпитр пуст. На мгновение ей показалось, что она теряет сознание: бросило в жар, сердце забилось где-то в районе шеи так, что дышать стало невозможно, а потом словно остановилось, пальцы стали влажными и скользкими, дирижёр превратился в расплывчатое тёмное пятно.
– Ноты есть? – одними губами спросила Вера своего соседа.
– Я наизусть, – прошептал тот в ответ.
У третьего альтиста, сидящего слева, ноты стояли на пюпитре, но были слишком далеко, и Березина не видела ничего, что в них написано.
Музыканты приблизились к тому моменту, который Вера не помнила наизусть. Ей показалось, что в сцене появилась огромная трещина, она становилась всё шире, туда падали стулья с сидящими на них, пюпитры с нотами, дирижёр, проваливался зрительный зал. Вера заставила себя сделать глубокий вдох, закрыла глаза и увидела ромашковое поле, то самое, о котором рассказывал Вадик, большое, до горизонта, сливающееся с небом, бело-жёлтое, пахнущее летом, травами, зноем. Тёплый ветер качал цветы: любит – не любит, сыграет – не сыграет? Сложный пассаж в соло вышел как-то сам собой, альт будто ожил, он волшебно запел своим низким голосом, потом партию подхватили другие струнные и духовые. Вера открыла глаза и в паузе тихонько