– К чёрту! – перешёл на крик художник.
– Но позвольте, «Малайские Авиалинии» не позволяют пассажирам завязывать на борту ссоры, сэр. Прекратите Ваши придирки!
– Лучше бы «малайцы» запретили своим самолётам падать с неба. Было бы больше пользы для всех. Могли бы и покормить за десятичасовой перелёт повкуснее. Дерьмо, а не «линии»! – художник откинул назад длинные сальные волосы резким жестом.
– Будьте добры, – ледяным тоном проговорила стюардесса.
– Идиотка, – демонстративно отвернулся художник, но процедил это слово едва слышно, а бортпроводница предпочла сделать вид, что не расслышала и величаво удалилась своею профессиональной иноходью.
– А если самолёт упадёт в такой день разве это не будет красиво и эстетично? – не удержался Мило.
– Нет. Он лишь запакостит «полотно» пустыни, – буркнул в ответ сосед, давая понять, что больше не намерен поддерживать беседу.
Мило был рад тому, что малоприятный субъект выплеснул остатки своих эмоций в сторону и вновь угомонился. Казалось, что он тут же впал в прежнюю апатию, самозабвенно ковыряя в носу. Художник, нисколько не стесняясь близ сидящих, размазывал извлечённое из полости носа содержимое под своим сидением. Вскоре он впал в прострацию, сосредоточенно уставившись немигающим взором в одну точку на спинке кресла, стоящего впереди. «А ведь, пожалуй, он по-своему прав» – задумался Мило – «Украсить собою пустыню, унавозить, к тому же, слиться с природой… Ведь это не только красиво, но и благородно. Лучше, чем влачить жалкую жизнь, да ещё засорять окружающую среду…» Но постепенно, мысли студента вернулись в прежнее русло, вырвавшегося из-под родительской опеки, птенца: «Как я рад новому незнакомому ещё чувтсву полной самостоятельности. Разве что, придётся раз в неделю звонить по телефону, или говорить по скайпу с мамой, а раз в две недели – с отцом. С ним всегда было проще. Он отстранённее матери и не давит на сына, живущего с бывшей женой». Неожиданно для себя Мило явственно ощутил, что он никогда не мог искренне и глубоко любить свою мать. «Наверное, это от того, что мать моя, по большому счёту, лишь делала подобающую мину озабоченности воспитанием ребёнка, а сама думала лишь о себе, о нарядах и краске для волос» – решил Мило, но тут же задумался: а так ли всё просто? Может и оттого, что она уж слишком навязывала ему мысль о том, что стать геем где-то даже более достойно уважения, чем эдаким мачо, «пустым мужичонкой». Мама прямо сказала, что она отнюдь не против того, если её сын станет геем. Нерпеменно добавляла, что тётушка Тоо думает по этому поводу. Тётя же, давно заявила, что если и захочет иметь когда-либо ребёнка, то только от гея, «ибо прочие самцы – грязные животные» и тому подобное. Она, не смущаясь, любила распространяться на эту тему при Мило, когда ему было всего лет двенадцать-тринадцать. В те годы у Мило создалось впечатление, что геи – это своего рода святые. Ореол святости распространял он в те годы и на некоторых животных, которых любил и сокрушался об их исчезновении.