– Это так. Может, он всё-таки сам в штаны поднапускал.
– Кто?
– Грибанов ваш, Ляп который.
– Вряд ли, – неуверенно возразил подполковник, – в трусости замечен не был… О! «Обухово» проехали. Скоро Питер.
За окном проплывало акварельное разноцветие осени, размытое лёгким утренним туманом. Старые кирпичные корпуса легендарного завода смотрелись как багровые нагромождения кленовой листвы на полотне кубистов.
Фёдору захотелось тихо заплакать от благодарности к добрейшему подполковнику Тарасову и даже к распоследней стерве Веронике, которая по паспорту оказалась Надеждой и украла его вещи и документы. Но при этом, при непостижимой игре случая, спасла себя и его от смерти. Фёдор решил, когда вернётся домой, отоспится, съездит, поставит в Александро-Невской лавре свечки за упокой души Сачикова Геннадия Петровича и настырной дамы с фамилией Дырнышева Нинелла Аганезовна. Женщина прямо-таки рвалась на встречу своей смерти и поимела на прощание минуточку плотского удовольствия, следы которой зафиксировали позже судмедэкспертиза и бесстрастные милицейские протоколы. Вот тебе и параллельные миры: шаг – и уже в другом измерении. Печально.
Параллельные миры
По прибытию на Московский вокзал Санкт-Петербурга, будто отец с провинившимся сыном, подполковник в форменной шинели и Фёдор, в тёплой курточке «китайский адидас», дрожащий от холода и сырости, шагали под чешуей навеса платформы среди спешащего, перегруженного коробками, мешками и сумками люда, словно прогуливались, хотя мгновенно продрогли на сквозняке, разгорячённые вагонным чаем с вареньем. Резкими порывами стылый ветер сдувал сырую морось с крыш вагонов, раздавая мокрые оплеухи. Подполковник Тарасов оглядывался по сторонам, видимо, в поисках встречающих, наконец, заявил с полным безразличием:
– Полагаю, полный висяк – наше «бологовское» дело.
– Похоже. Наше и висяк, – вздохнул Фёдор, отвёл глаза, переложил тяжёлую клетчатую сумку своей попутчицы в левую руку.
– Но врать, Федя, не хорошо, – неожиданно добавил подполковник.
У Фёдора бешено колотнулось сердечко, пересохло и осипло горло.
– Это вы к чему? – спросил он.
– Ко всему… Но в бабской шубе под дождём, – презрительно усмехнулся подполковник, – ты, брат Ипатьев, выглядел как распоследний пидер! – и захохотал могучим баритоном.
Следом позорно захихикал Фёдор, именно, как последний…
– Педерассудки всё это, Борис Борисыч, – униженно пошутил он.
– Остановлюсь на недельку в «Октябрьской». Заходи, ежели вспомнишь что. Все-таки люди, та сазать, погибли. Вместо тебя, Ипатьев. Надо отдать должное их памяти. Фамилию мою запомнил? Подполковник Тарасов.
– Запомнил, запомнил, Борис Борисыч. Что ж вы так плохо обо мне думаете? Я ещё не полный идиот, хотя и Федя.
– Плохо? – усмехнулся подполковник. – Если б я плохо о тебе думал,