Отдалённые, путаные размышления перемежались с отрывочными воспоминаниями о детстве, о снах, что продолжали посещать её ночью. Энни Блейз смотрела вниз с мостика, муж рядом заботливо чуть касался её тощего острого локтя, но картинка карьера, взрываемого дважды в сутки с одной и той же обманной целью, перекликалась, наслаивалась на другую: тоже взрытую землю, тоже безбожную яму, тоже с находкой, что обманула ожидания юной девочки-землеройки, молчаливой и деловитой.
Скелет с черепом наоборот, кости в шкуре, скелеты и шкуры с запахом гнили и тления, с тлеющими мечтами, над которыми уже залетали мухи, привлечённые атмосферой разложения…
– Да-да, скелеты и шкуры, – пробормотала Энни Блейз, мягко высвободившись из объятий мужа. Подошла к самому краю мостика с невидящим взором, схватилась за грубо вытесанные перильца, что пальцы побелели на проступивших выпуклостях костяшек, перегнулась туда, к бездне, где не только гулял ветер, но и, едва различимые ею, разбредались в конце рабочего дня люди. И, обернувшись к Мэттью Блейзу с неожиданной улыбкой, Энни спросила громко:
– А что, дорогой мой, может ли человек жить со свернутой шеей?
ЭГОИСТКА
(урезанный) рассказ
Беседа движется бестолково, словно по схематическому кругу. Или, скорее, по спирали, с каждым новым оборотом набирая скорость.
Я в полной растерянности.
– Ты такая эгоистка! – бросает мне Нина в итоге. Её тон резок, он обвиняет, ранит намеренно. – Всегда была. Невозможно! Дурацкая Луиза.
В этой рассерженной фразе чувствуется нацеленность.
Меня впервые укоряют в тщеславии и самодовольстве. Раньше никто не называл меня эгоистичной, и у меня в голове не укладывается.
Раньше и Нина никогда не критиковала мои недостатки столь бурно.
Мы, в принципе, крайне редко ссорились. То есть, Нина в силу непростого характера ссорилась часто, но почти никогда – со мной. Мы уживались идеально, и я искренне недоумеваю, что на неё нашло этим утром.
Моя растерянность возрастает; я говорю только «Ладно», и это, скорее, едва слышное бормотание,