Для меня это свидетельство взыскательности, оригинальности подхода к творчеству вообще и к поэтическому поиску в частности. Татьяна Георгиева в силу профессиональной потребности и молодости ищет новые средства выразительности, расширяя формы и границы высказывания, тематической проблематики, и делает это умело и органично.
Кажется, она уже давно переросла некоторых своих современных кумиров, но если эти увлечения приносят ей профессиональную пользу, то здесь нет ничего зазорного.
Татьяна имеет серьёзное музыкальное образование, является регентом (руководителем церковного хора), и это очень чувствуется в её стихах. Они необычайно музыкальны, в том числе благодаря аллитерационным связям, и порой напоминают каскады музыкальных фонтанов, струящихся как по волшебству.
В то же время в «военных» и социальных стихах посыл меняется кардинально, и здесь мы уже чувствуем то боль, то пронзительность, то здоровую долю гражданственности звучания.
Нежна и трепетна любовная лирика, выходящая за рамки личных переживаний, тем самым она эмоционально объединяет людей, переживших сходные чувства. Суметь найти нужные слова и образы, созвучные многим, при этом оставаясь собой, – это дар штучный.
Как-то раз поймал себя на мысли, что если читать стихи Татьяны с широкими строками в быстром темпе, то они начинают напоминать рэп. Но интеллигентность высказывания, лишённая выспренности и открытой эстрадности, а также высота образного строя её стихов всё же далеки от массовости и попсовости, свойственных рэповским композициям.
В творчестве Татьяны есть свои берега и обереги от «крутизны» и попсовости, а наличие особого душевного настроя, прочувствованности, прожитости поднимает её стихи на совершенно иной уровень. У нового поэтического дарования есть серьёзный потенциал, и я уверен, что это имя в ближайшее время станет знакомо широкому кругу любителей поэзии и, кто знает, возможно, и прозы. Итак, ждём…
Медленно
Знаешь, если прощаться, то лучше бы не всерьёз,
хоть бы видимость сохранять наброска, черновика.
Не впечатывать в душу рассыпанный стук колёс,
а мерцать до последней доли смычка.
Это после пойду, исторгнута и слаба,
слушать, как виски́ раздробляет немолчный бит.
В каждом новом заглавии боли искать тебя,
узел памяти силясь перерубить.
Прежде чем обнулимся в разломах и хрипоте,
оставляй просвет, чтобы снова ко мне прийти.
Я запомню тебя развёрнутым в полноте,
замыкающим с фронта и тыла мои пути,
прорастающим в звуки, растопленным в благодать,
истончающим строки до бликов, лазурных слëз…
Знаешь, если прощаться, то лучше бы не всерьёз,
сердцу надобно медленно умирать.
Гольфстрим
Я под смуглым крылом печали, но
пой как прежде, не хорони.
Столько счастья необычайного
мне даровано в эти дни:
берега безусловной лёгкости,
рифы-рифмы и маяки.
И Гольфстрим в исступлëнной сонности
вшит в сплочëнность моей строки.
Сердце, ты же небес превыспренней,
неотступней и горячей!
А лежишь на мощëной пристани
средь сценариев и вещей.
Величавый в своей огромности
мне в артерии хлещет страх.
Горизонт затопляя полностью,
бриг идëт о семи парусах.
Мчит как шквал вопреки безвестности,
рассекая и быль, и явь.
В этом чистом аккорде мы вместе, ты
хотя бы представь.
Путь
К Тебе не приблизиться даже на йоту,
высокий и истинный Отче.
А горе стирает с лица позолоту
и контуры делает чётче.
Мне солнце из оникса, небо из фетра,
туман пряным маревом выстлан.
Но