– Сейчас не то время, – улыбнулся Лэнгтон. – Отцы меняют пеленки и кормят из бутылочки.
– И все же я прав, Хьюберт, относительно силы и страха. Я нигде больше этого не скажу, но жизнь в «Чемберс» была бы легче, если бы Венис заняла второе место в голосовании. – Лод помолчал, а потом задал вопрос, который его мучил: – Так я могу рассчитывать на вашу поддержку? Вы сами хотите, чтобы я сменил вас на посту главы «Чемберс»?
Этот вопрос был явно нежелательным. На Лода смотрели усталые глаза, а сам Лэнгтон, казалось, погрузился глубже в кресло, будто старался уйти от физического нападения. А когда заговорил, Лод уловил в его дрожащем голосе легкое раздражение:
– Если такова будет общая воля, вы, конечно, можете рассчитывать на мою поддержку. Но если это место захочет получить Венис, трудно представить, как ей можно убедительно отказать. Здесь все решает старшинство. А вы тут уступаете Венис.
«Вот, значит, как, – с горечью подумал Лод. – Выходит, моя проделанная работа ничего не значит».
Он стоял, глядя на человека, которого считал своим другом, и впервые за все время сотрудничества его взгляд был скорее оценочным, чем теплым. Так мог смотреть незнакомец – критически, с равнодушным любопытством отмечающий первые следы раз-рушительного действия времени. Лицо с крупными правильными чертами осунулось, нос заострился, под выступающими скулами обозначились впадины. Глубоко посаженные глаза утратили ясность, в них поселилось смиренное принятие старости. Твердо, бескомпромиссно сжатые губы время от времени увлажнялись и расслабленно подрагивали. Раньше его голова, ка-залось, была предназначена для ношения судейского парика. И Лэнгтон всегда верил, что так и будет. Но несмотря на успех в профессии и на приятную преемственность – он, как и дед, стал главой «Чем-берс», – у него навсегда остался неприятный осадок от несбывшихся надежд, не до конца реализованного таланта. Как и дед, он засиделся на одном месте.
Обоим не повезло с сыновьями. Отец Хьюберта вернулся с Первой мировой войны с пораженными газом легкими и мозгом, разрушенным кошмарами, о которых он не мог говорить. У него хватило энергии, чтобы произвести на свет сына, но работать в полную силу он так и не смог и в 1925 году умер. Мэтью, единственный сын Хьюберта, такой же умный и честолюбивый, как отец, и разделявший его восторженное отношение к профессии юриста, погиб на горнолыжном курорте под снежной лавиной через два года после присвоения звания барристера. Именно после этой трагедии в глазах отца стал гаснуть, а затем и вовсе потух честолюбивый огонек.
«Но во мне он не потух, – подумал Лод. – Последние десять лет я поддерживал его, скрывал недочеты, выполнял за него скучную, рутинную работу. Можно было бы устраниться от этой ответственности, но, видит бог, он так не сделает».
Однако в глубине души Лод понимал, что это всего лишь поза. Он не сможет победить. Если настоять на конкурсе, «Чемберс» погрязнет в дрязгах, они перерастут в скандалы, и все это затянется на