– Вы о структурах Больцмана? Предельной противоэтропии? – Груман надел шляпу и радостно кивнул.
– Именно, Яков Львович. И вот… – Он протянул напечатанный на машинке листок беленой бумаги.
– Что это? – Гройсман подслеповато начал читать. – Груман внезапно стал холодным, какими обычно бывают разведчики в кино.
– Остальные студенты потока не заинтересуются вашими доказательствами, Яков Львович. Они вне программы. Если Олег и Олег будут задавать вопросы – ответьте, по возможности, наиболее достоверно. Вы это умеете.
– Что это?! – Вдруг закричал Гройсман. Груман склонил голову на бок.
– Это ваша кафедра Гройсман. Вы же так хотели докторскую и кафедру. Вот потихоньку себе допишите диссертацию, а кафедру получите сразу. Да, и, конечно же – зарплата будет больше.
– Но, но… – Гройсман никак не мог произнести это слово. – Это же Циолковский. На, Амуре! Это же не Москва! – Груман улыбнулся так, что у Гройсмана по спине заструился холодный пот. Он моментально вспомнил разворот книжечки с фото. Вспомнил все байки на кухне про КГБ и вспомнил все-все-все.
– А, Москва, уважаемый Яков Львович – не «резиновая». – Гройсман так и не решился больше посмотреть Груману в глаза. Эти двое оказались, каким-то эпицентром катастрофы, которую он ощутил всем своим естеством.
– То ли еще будет. – Где то мелькнуло совсем далеко в его чертогах разума. Сопротивляться красным книжечкам им Гройсманам было строго противопоказано, и Яков Львович, по военному развернувшись через левое плечо, вышел из уборной. Он озлобленно посмотрел по сторонам. Вытащил из внутреннего кармана свою фляжку, и, гулко двигая кадыком, выпил всю. В голове зашумело сразу. В желудок опустился огненный шар, и он мгновенно смирился с происходящим. Он посмотрел на жуткий листок в руках с напечатанным текстом и обреченно запихал его в портфель. Он повернулся к двери уборной, желая еще раз посмотреть на причину рухнувшей блестящей карьеры, но так и не решился открыть дверь.
Аудитория «А – семь» была совсем рядом. Он доплелся до огромной двустворчатой двери. С тяжелым скрипом открыл ее и прошел на преподавательское место. В аудитории раздавался привычный пчелиный гул. Никто на него особенного внимания не обращал. На доске было написано еще с прошлой лекции.
«Принцип неопределенности Гейзинберга»
«Допустим, что» Дальше стояло многоточие, и вся доска из выкрашенного с обратной стороны зеленой масляной краской матового стекла, была пуста.
Сегодня он не хотел вести лекцию виртуозно. Он не хотел ни шуток, ни постукивания указкой по столу. Сегодня он хотел, чтобы этот весь ужас закончился как можно скорее.
Яков Львович, обреченно поставил портфель на стол и жестко стер первую строку. Взял наполовину срисованный кусок мела, и, молча, написал.
«Структуры