Перехватив руль одной рукой, я выровнял машину, второй рукой пытаясь расшевелить шофера. Вдруг он повалился на баранку и раздался долгий-долгий сигнал клаксона, а потом мотор фыркнул и заглох.
Черт, ну как же так-то? Стало как-то невыносимо жаль этого дядьку, я даже его фамилии не знал. Тут рвануло уже слева, я матюгнулся, открыл дверцу и выкатился наружу.
До позиций оставалось с полверсты, и я наддал, пригибаясь, по пологому склону возвышенности, туда, где шел бой.
Городок этот, Бубырь, стоял на одном из мысов, которые образовывали собой бухту и удобную гавань для кораблей. А единственная дорога как раз и петляла между возвышенностями, на которых мы заняли оборону.
В окопах царил сущий ад. Лоялисты взялись за нас всерьез, у них где-то в низинах стояли бомбометы, и они забрасывали нас фугасными каждые пять – семь минут.
Сквозь грохот разрывов я пытался вызнать обстановку у Вишневецкого, который торчал на дне окопа и прижимал к голове фуражку руками.
– Две атаки отбили, так они долбить нас стали! Если бы не пятиреченцы и остальные, нам бы худо пришлось. По два бойца на десять метров линии окопов – это разве оборона?
Снова жахнуло, и на головы нам посыпалась земля.
Я выглянул из-за бруствера и тут же спрятался – сплошная линия разрывов приближалась к траншеям. Господа лоялисты со страшной силой учатся воевать!
– Огневой вал, господин поручик! – проорал мне в ухо Вишневецкий.
Я кивнул, вдохнул воздух, пропахший порохом, землей и кровью и потянулся за шашкой.
– При-и-мкнуть штыки!
Я встал в полный рост: когда накатывается огневой вал, за ним обычно следует пехотная атака, так что осколочных не используют, ведь солдаты идут на границе разрывов. Главное – спрятаться вовремя.
Я видел, как мои бойцы и солдаты, прибывшие на «Завише» готовятся к бою, и солнце играет на остриях штыков.
Грохнуло совсем рядом, взметнув целые глыбы земли, меня осыпало с ног до головы, попав в сапоги, за шиворот. Оглохнув и ослепнув на секунду, я отплевывался на дне окопа, очищая глаза и уши.
– Свобо-о-ода-а-а-а-а! – заорали над головой, и я полоснул снизу вверх шашкой, обрывая этот идеалистически-безумный боевой клич лоялистов.
В окоп рухнул синемундирник, обливаясь кровью, а я уже дернул револьвер из кобуры и стрелял, стрелял в появлявшихся на бруствере врагов.
В окопах шел бой, лоялистов было не так много, но мы не могли вести огонь, и к ним постоянно подходили новые и новые бойцы.
Я, Вишневецкий, Мамсуров и еще несколько солдат сумели очистить метров семь окопов от противника, и теперь пробивались к рации и пулемету – туда, где слышалась хриплая матерщина вахмистра Перца и звуки самого ожесточенного боя.
Мне пришлось два раза набивать барабан револьвера заново, Мамсуров был ранен, и мы потеряли двух бойцов, но успели вовремя – синие мундиры наседали на пулеметную команду вовсю. Они залегли перед линией окопов, стреляли из винтовок, мешая бравому вахмистру сменить ленту в так не вовремя