Остаток лета и большую часть осени я провел за границей, но по возвращении мы с Генри возобновили нашу традицию встречаться в первую пятницу месяца. Однако мой дорогой друг сильно изменился. По его просьбе мы заняли столик рядом с кухнями клубной столовой, а не наши обычные места с видом на Грин-парк. За обедом Генри также проявлял все признаки высокой степени возбуждения, которое лишь частично унялось, когда сотрудники клуба задвинули шторы.
«Говорю тебе, я устал от чертовых деревьев на сильном ветру», – сказал он, отметая мое предложение прогуляться вдоль Мэлла. Вместо этого мы удалились в библиотеку с графином бренди, где он пообещал объяснить свое настроение и посвятить меня в летние события, послужившие причиной его дискомфорта. Сразу же стало очевидно, что, по уже заведенной традиции, единственной темой разговора должен был быть Аттертон, или «бедный Аттертон», как Генри сейчас его называл. Только на этот раз история, рассказанная Генри, отличалась от любой другой, слышанной мной. И определенно повлияла на мое решение взять такси до дома в Найтсбридж, забыв об обычной прогулке домой вдоль зеленого периметра Гайд-парка.
«Я хорошо понимаю желание утонченного человека уединиться в природной среде. И даже его стремление к историческому образу жизни. Но я боялся, что дефицит или, в случае с Аттертоном, полное отсутствие общества приведет к избытку внутреннего диалога, что закончится лишь полным уходом в себя. И за время нашей короткой переписки выяснилось, что именно это и постигло беднягу.
От него было три письма, и лишь первое содержало какой-то след первоначального энтузиазма по поводу его шведского предприятия. Возможно, я склонен недооценивать моего товарища, но вовсе не выбор припасов, добыча топлива, работа генератора или способность ориентироваться на местности доставили ему неприятности. Наоборот, за вторую неделю его нахождения там он снял с фасада жуткое украшение из лошадиных подков, перекрасил дом в традиционный для той местности темно-красный свет и заменил шифер на крыше с энтузиазмом, достойным скаута, отправившегося в поход. В светлые ночи он путешествовал, начал ловить рыбу в местных водах и дочитал „Холодный дом“ и „Крошку Доррит“ Диккенса.
Но прочитав второе письмо, я не мог избавиться от подозрения, что Аттертон начал испытывать беспокойство в окружающей его среде. Долина – находящаяся в северо-восточной части провинции Емтланд и достигавшая не более двадцати километров в поперечнике – была полностью отрезана от внешнего мира. То есть в этом-то и был весь смысл уехать подальше. Но немногочисленное, в основном пожилое население местности, казалось, проявляло сознательное