Кирк Монро
Залив Бискайн, Флорида, 1896 год.
Глава
I
Кусочек флоридских дебрей
Все это было во Флориде, прекрасной южной земле, на которой, как полагал Понсе де Леон, находится источник вечной юности. Это земля песен и историй, поэзии и романтики, но также и горьких воспоминаний и постыдных поступков. Ее необычная привлекательность стала ее проклятием, и долгие годы ее исконные обитатели, любившую эту страну не меньше жизни, отчаянно сражались против захватчиков, желавших прогнать их с этой залитой солнцем земли.
Хотя зима во Флориде малозаметна, но все же здесь, как и везде, весна – лучшее и самое радостное время года, и рассказ этот начинается как раз вечером прекрасного апрельского дня.
Теплый воздух чуть колебался от вечернего бриза, принесенного с безбрежного моря, покрасневшее солнце готово было опуститься в гладкую поверхность Мексиканского залива. Из леса доносился сладкий аромат желтого жасмина, дикого винограда и цветков карликовой пальмы, мешавшиеся с ароматами цветков апельсина, магнолии и сладкого лавра. Прекрасные бабочки вились над гамаком, ища место ночного отдыха на листьях апельсиновых деревьев. Колибри, словно живые драгоценности, летали от цветка к цветку, пчелы, желтые от пыльцы и нагруженные нектаром, несли свой груз в далекие ульи. Из густых кустов доносилась радостная песня пересмешника, который тем самым невольно раскрывал местонахождение своего тайного гнезда. Стайка попугаев, поблескивая зеленым и золотистым оперением, перепархивала с ветки на ветку и болтала о своих делах, а вдали стаи белоснежных ибисов и белых кроншнепов поднимались, словно клочья тумана, от полных корма соленых отмелей дальнего берега до кипарисовых болот вокруг извилистой Оклавахи. Некоторые из этих порхающих стай отливали розовым, что указывало на присутствие в них розовых крачек, и их быстрые движения на фоне темно-голубого неба в свете заходящего солнца были очень красивыми.
Среди всего этого изобилия самых прекрасных созданий природы, на всех видимых просторах плодородной саванны, сосновых лесов, не изрезанных тропинками и не знавших топора лесоруба, и покрытых легкой рябью озер, которые можно было увидеть с небольшого возвышения, видно было только одного человека. Юноша, едва вышедший из детского возраста, стоял на краю леса, где местность полого спускалась к небольшому озеру с кристально чистой водой. Н нем была свободная рубашка из оленьей кожи, какие обычно нося охотники, перехваченную на талии кушаком из ярко-красного шелка. На нем висел нож с роговой рукояткой, украшенной серебряными накладками, в ножнах из змеиной кожи. Волосы его, черные и блестящие, словно вороново крыло, были перехвачены шелковой повязкой того же цвета, что и кушак. Белоснежное перо цапли, воткнутое в волосы, было знаком его положения среди его народа. На нем были расшитые леггинсы из дубленой оленьей кожи и мокасины из того же материала. Лицо его было красивым, с четко вырезанными чертами, но лицо его выражало задумчивость, свойственную скорее студентам, а не лесным бродягам. Юноша и был по натуре студентом и мечтателем, не познавшим еще суровых реалий жизни, но то, что тайны книг ему незнакомы, можно было легко понять при взгляде на его кожу. Она имела оттенок меди, свойственный новой бронзе, потому что Коакучи (Дикий Котенок) принадлежал к самому южному из племен индейцев Северной Америки, семинолам из Флориды. Хоть он и был индейцем, но по рождению принадлежал к знати и происходил из семейства вождей – он был старшим сыном Филипа Эматлы (вождя Филипа), или короля Филипа, как именовали его белые, и однажды должен был стать предводителем своего племени.
Теперь, когда юноша стоял, опершись на легкое ружье, и смотрел на стаи птиц, вернувшихся после зимовки, порхавших в краснеющем небе, выражение его лица было отсутствующим, словно то, о чем он думал, было недоступно его зрению. Это было неудивительно, ведь всем Коакучи известен был как мечтатель, который многие часы готов был проводить у костра, пересказывая свои сны или сказки своего народа. Но он был не только мечтателем и рассказчиком, но и видевшим вещие сны, один из которых, к примеру,