Что же до Николая Андреевича, то жили мы с ним вполне хорошо и за предыдущий месяц ни разу не поссорились. Он достаточно спокойно относился к моему частому мытью в ванной, а я закрывала глаза на его громко работающий телевизор. Мы уживались, и это, без сомнения, радовало нас обоих.
Каждую субботу я делала в квартире уборку, тщательно пылесосила ковры и протирала пыль. Что-то готовить он пока не просил, да и в магазин за хлебом и молоком я ходила всего два раза. Николай Андреевич со многим справлялся сам и лишний раз старался меня не беспокоить.
Роман исправно приезжал к нам раз в неделю, чаще всего по воскресеньям, и всегда привозил с собой целую сумку продуктов. Я больше не испытывала перед ним ни страха, ни трепета, но в часы, когда он находился в квартире, из комнаты лишний раз не высовывалась. Обычно они с Николаем Андреевичем сидели на кухне либо, если стояла сухая и тёплая погода, уходили гулять в сквер, находящийся по соседству с проспектом Декабристов, и порой я ловила себя на мысли, что хочу приоткрыть дверь и послушать их разговоры: вдруг Роман спрашивает обо мне, но никогда не решалась довести задуманное до конца, а потому сидела у себя тихо словно мышка.
Учёба в университете вошла в привычное русло. Я строчила лекции, отвечала на семинарах и начала очень-очень осторожно осваивать программирование. Си++ нравился мне гораздо больше Pascal, и в последние две недели я уделяла ему особенно много времени. С Верой мы теперь виделись только на парах, проводили вместе перемены и ходили обедать. До Маши и Лёши мне больше не было дела. Так или иначе, Вера оказалась права: я высыпалась, имела личное пространство и, самое главное, не беспокоилась из-за пропажи продуктов и открытой форточки. Порой, глядя вслед хихикающим Машинам подругам, я размышляла о том, что она, возможно, даже сослужила мне некую службу, выставив меня вон из общежития. О деньгах, которые приходилось отдавать за съём жилья, в такие моменты я старалась не думать.
А ещё я старалась не думать о своей личной жизни, точнее, об её отсутствии.
В день моего заезда Николай Андреевич сразу предупредил, что стерпит всё, кроме парней, остающихся у нас на ночь.
– Считай меня ханжой, – произнёс он тогда ровным, безапелляционным тоном, – но на разврат в квартире закрывать глаза я не стану.
После такого заявления щёки мои покрылись густым румянцем, а в голове тут же замелькали воспоминания, в которых комендант общежития бросала на мою кровать бумагу о выселении из комнаты. Наводил он обо мне справки или нет, я не знала, но на всякий случай пролепетала что-то вроде: «Да у меня и нет никого, чтобы на ночь оставлять». Но Николая Андреевича, по-видимому, такой ответ мало устроил, потому что, глядя мне в глаза, он продолжил и причём без всякого намёка на шутку:
– Если