Время от времени в нем просыпалась непреодолимая тяга к мистике, астрологии и теологии. Его заинтриговала переводная книга неизвестного автора из далекой России, повествовавшая о человеческих существах и негуманоидах, о сущности и личности, о Любви и эгоизме, о Золотом веке человечества и Эре обмана, лжи и коварства, о столковении цивилизаций, – человеческой и машинной. Некто так и не назвавший себя внутри бесцеремонно вмешался в увлекательное интеллектуально-эмоциональное приключение, запущенное чтением и стал неловко и грубо обрывать возникающие полезные медитации, создавать противоречивые движения мысли, тормозить процесс усвоения, неумело опровергать волшебные тезисы, а Боб неожиданно для себя самого с этим некто вяло, но с готовностью и удовольствием время от времени солидаризировался и даже отождествился.
Болезненная застенчивость быстро сделала Боба замкнутым, а в его душе что-то медленно созревало, он и сам не смог бы объяснить, что именно. Боб вдруг озаботился о собственном личностном росте, ни больше, ни меньше. Время от времени и все чаще оная личность удивляла его самого: он совершал нерациональные, даже бессмысленные поступки, мотив которых впоследствии никак не мог объяснить даже самому себе.
Роберт Озерок не был махровым эгоистом в общепринятом смысле этого слова. Он не был чрезмерно жаден до денег, удовольствий, социального статуса, власти или иных благ. Впрочем, и о себе забывать он был не склонен. Его достаточно трудно было обвинить в зависти, по крайней мере, осознаваемой или движущей поступками. Еще в меньшей степени ему было несвойственно занудство, он не позволял себе утомлять окружающих бесконечными жалобами на неудачи, болезни, несправедливость или что-нибудь иное. Боб не позволял себе вступать в конфликты, тем более длительные и затяжные. Был иногда обидчив, раздражителен, но это вполне компенсировала отходчивость. Если только излишне скрытен и замкнут.
Слабое место его заключалось в том, что он старался обратить на себя внимание. В семейном кругу самый простой способ сделать это – с энтузиазмом браться за все – за любое общее или чужое дело. Похоже, семейный эгрегор выбрал Боба в качестве семейного «раба» и требовал от него сначала мелких услуг, потом все более значительных свершений, и наконец, настоящих подвигов. Очень скоро ближайшие родственники и друзья стали ласково называть его «волшебной палочкой», а в особо сложных случаях – «палочкой-выручалочкой».
Все объяснялось очень просто: в основе душевных устремлений Боба постоянно тлело,