И почему, – настаивал мой друг, или правильнее сказать, бывший друг, или, еще честнее, никогда не бывший моим другом, – почему несмотря на равнодушие большинства раз за разом среди нас появляются отступники? Да, цари часто грешат и идут на поклон к идолам. Но не стоит обманываться и причитать, мы хорошо знаем, что их помазание уже давно ложно. Здесь все очевидно – они желают извлечь из отступничества пользу для своего мелкого тщеславия и протраченной казны. Пути власти далеки от дорог праведности. Я даже не беру этих несчастных в расчет. Но как быть с простыми людьми – неужели они столь подвластны греху, что готовы идти за первым же, кто пообещает им облегчение, послабление, меньшее осуждение пороков и недомыслий, свойственных человеку от Сотворения Мира? Тогда значит, правы учителя и лишь лучшее объяснение Божьих заветов сможет уберечь людей от следования ложным путем. Но как совместить это с тем, что глубокое знание доступно лишь немногим? Как совместить просто веру лишь в самые основы или, наоборот, в самое поверхностное объяснение Божественных слов с необходимостью того, что они должны стать доступны всем?
Я не знал ответов на свои вопросы, но мне стало ясно, что наши главные враги – те, кто пользуются уязвимостью и незнанием слабых, кто сбивает их с пути, и без того сложного и почти неодолимого. И я бросился помогать ревнителям в их борьбе с отступниками. Я был рад – наконец-то я нашел себе применение, я разыскивал тех, кто отложился от истины, вступал с ними в споры и все время побеждал – ведь почти никто не мог сравниться со мной в знании Слова и Закона. Но с каждой победой я чувствовал: мое сердце, недавно столь полное радости и веры в нашу правоту, опустошается. Я не знал, почему – казалось бы, беспричинно. Но спасения не было. Я все больше погружался во тьму. Проникался страшной мыслью: я делаю что-то неверное. Может, это соблазн, думал я, меня искушает коварный бес? Я убеждал себя: все дело в упорстве этих темных крестьян (хотя среди них были и горожане, и грамотные). Загнанные в угол моими доводами, они продолжали стоять на своем, не отрекались, не возвращались в лоно верных, просто молчали и молились. Наши споры стихали, и я не понимал, зачем, кому нужна была моя победа, одержанная по всем правилам риторического искусства? И если их затем уводила следовавшая за мной стража, было еще хуже. Побежденные и прилюдно опозоренные, они переставали быть таковыми, как только на них налагали узы, по крайней мере, в моих глазах.
Ведь не легкой жизни искали они, всеми гонимые, преследуемые, убиваемые, принимавшие в свою среду отверженных и бесправных, смердящих и убогих. Им не нужны были яркоглазые истуканы чужеземцев, раскрашенные идолы, несущие богатство и облегчение жизненных тягот. Ты ведь знаешь таких людей с дешевой душой, детей маммоны – они не опасны,