стукнет створка в околицу ту,
где уже засыпают июлю
августóвского пороху в жбан
и литую шиповника пулю
обливают по всем желобам,
и к шипящему в облаке улью
подогнали шмеля шарабан.
Снег, одиннадцатистишие
Сын обделенной чужбины, Муж иноземный, куда? В бездне лазурной пучины Теплится искра-звезда…
Житель подоблачных кочек,
нежитель вздыбленных сот —
снег, распылившийся летчик,
кинувший свой самолет,
чтó на златом карабине
ты зависаешь в ночи? —
дали криле голубине,
так улетай и почий
где-нибудь там, на чужбине,
в чьей-то зеленой печи.
Всё; исчезает; молчи.
Стихи с юга
(III – Смерть Вергилия; запоздавшие новости)
От Италии холерной
до Далмации-чумы
слышен мерный шлеп галерный —
– Это мы или не мы?
Всё алмазней, всё лазурней,
всё тесней к себе самой
под небесною глазуньей,
подпузыренною тьмой,
с вёсел звездами стекая,
уносящая с ума
ночь деньская, персть морская —
Адриатика сама.
По искрóй прошитой слизи
распускается мазут —
из заморского Бриндизи
вздох Вергилия везут —
– Это мы на веслах плачем,
вести ветхие везем,
и в мехах облысых прячем
чернозем и глинозем.
От Апульи суховейной
к Адрианову столбу
прорезает плеск хорейный
Адриатику-скобу —
Бог не охнет, гром не грохнет,
не просыпется Гомер,
пусть луна на веслах сохнет
и меняется размер.
– Мы гекзаметру враги ли?
– Это мы, а не они!
– Умер, кажется, Вергилий?
– Умер, Бог оборони!
Облака
Ослепительным воздухом дут,
ослепленной водою спринцован,
облаков стеклянеет редут,
поджидая, когда подойдут
те – под знаменем сизо-пунцовым
и с шар-бабой каленой луны.
Ночью будут руины смутны
в чистом поле под бабой каленой,
и лыжнею – кривой и зеленой —
мимо них побегут бегуны.
Дерево. Ночь
какой-то шурх и треск
в колодках стволовых
как если бы в них жил
коротковолновик
как если бы эфир
под купой завывал
но только чмок и фырк
приемник издавал
какой-то жалкий блеск
в коробках столбовых
исчезновенье жил
темнеющее в них
как если бы фонарь
над