– Нет геройства в страдании от старческих хворей. Болезни есть налог на старость – у одних он больше, у других меньше, но платят все! – постановил Маттафия.
– Был бы с нами врачеватель царский – рассказал бы он о недугах Ирода, – заметил Ахиаб, племянник усопшего.
– Ирод не оставался с лекарем наедине. Для верности залучал меня в свидетели, – сказал держатель казны Птолемей.
– Говори, коли видел и знаешь! – бросила Шуламит.
– Утро обыкновенно встречало Ирода лихорадкой, – начал Птолемей, – она утихала к полудню и сменялась зудом на коже и сильными коликами в животе.
– Это невыносимо! – перебила Шуламит.
– Это невыносимо, но царь терпел, старался виду не подавать, – продолжил казначей, – а к вечеру у него страшно отекали ноги, краснели, делались бесформенными, столбчатыми, точно слоновьими, и причиняли ужасную боль.
– О, несчастный! – воскликнул Ахиаб, невольно нарушив священную тишину шивы.
– Прошу тебя, тише, Ахиаб, – прошептала Шуламит.
– Но, увы, это еще не все! – вымолвил Птолемей.
– Что же еще? – подбодрил Маттафия.
– Ты, похоже, злорадствуешь, Маттафия! – упрекнула сестра Ирода.
– Боже сохрани меня радоваться чужим страданиям! Одумайся, Шуламит! Ты говоришь это первосвященнику!
– Смещенному, однако, – прибавил Ахиаб.
– Позвольте продолжить, спорщики, ибо я не до конца описал муки больного монарха, – сказал казначей, – ближе к ночи Ирода начинали терзать припадки одышки, а, иной раз, и мучительные судороги, не дававшие уснуть больному.
– Бедный брат мой! Но ведь болезнь будит не только страх, но и надежду!
– Однако я не сказал еще худшего, – не унимался Птолемей, – в срамной области у царя образовалась гниющая язва, плодившая червей!
– Не надо быть лекарем, чтобы указать на причину сей жесточайшей и постыднейшей хвори, – уверенно заявил Маттафия, – то небесная кара Ироду за предание огню иудейских законоучителей!
– Ненависть горит в очах твоих, клевета отворяет и смыкает уста, злой ты, первосвященник! Пусть не все деяния брата моего покойного были святы, но изгнание мизантропа из храма – благое дело!
– Ты дерзишь мне, Шуламит, но я не виню тебя, ибо прописано в книгах наших: не судить человека за поспешные слова, коли пребывает он в горе.
– Уймись, Маттафия! – призвал Ахиаб, – а лучше приготовься внимать, сколь мужествен был Ирод.
– Мы все готовы! – прервал Птолемей, – говори, Ахиаб, что знаешь!
– Ирод долго и твердо выносил муки, – продолжил Ахиаб, – но когда они превратились в нестерпимую пытку, он, не колеблясь и не страшась мрака смерти, решился на высший подвиг человеческий.
– О,