Исход. Екатерина Мекачима

даже водопровод. А также нормальная еда, как раньше. Или почти как раньше. Но мне этот обещанный рай почему-то внушал опасения. Наверное, предчувствие. Ведь у меня какая-то особенная активность нейронных цепей. Эту фразу, сказанную женщиной с серыми глазами, я запомнила навсегда. Как и покалывание у лба от её маленького сканера. Она меня, как и других, просканировала, только вместо того, чтобы определить в группу спасённых, жёстким голосом рассказала всем о моих нейронах. Затем отправила к пехотинцам с приказом срочно доставить на военную базу на обучение нового пилота. Они меня тут же схватили под руки, будто преступника. Я сопротивлялась, Рустам пытался мне помочь. Здоровенные миротворцы его так и не пустили. Генеральша говорила, что нам с Рустамом не по пути, но мы с ним ещё обязательно встретимся. Говорила, что он отправится на ковчег со всеми спасёнными, а я – на другую базу, учиться. Что наше расставание временно, что я нужна обществу. Она говорила кратко и сухо, а мой мир растворялся в радуге слёз. Помню, что мне очень хотелось оказаться на нашей кухне с занавеской в белый цветочек и видом на парк. Я даже зажмурилась. Но когда открыла глаза, меня уже сажали в военную машину. Я до сих пор не могу простить себе, что не простилась с любимым даже взглядом. Я тогда до ужаса испугалась.

      Помню свою первую военную базу: серое безликое зарытое в землю существо. Меня, как и ещё нескольких человек, сначала очень долго везли в бронеходе. Я плакала, просила вернуть меня обратно, но миротворцам было всё равно. Они напомнили мне камни. Сейчас, когда я изучила Библиотеку и прошла множество загрузок, я бы сравнила их с каменными идолами. Но тогда – просто камни. В серой броне, с серой кожей, почти не видевшей солнечного света, и пустыми глазами людей, привыкших слепо следовать приказам. В конце концов, я уснула. Когда проснулась, наш танк уже был на подземной стоянке. Дальше меня кому-то представляли, оформляли и заполняли кучу бумаг. Я тогда и писать-то особо не умела: ставила, где надо, свою закорючку, придуманную тут же. Всё было как во сне и будто не со мной. Меня до сих пор не покидает это странное ощущение. Чувство, будто я смотрю на свою жизнь со стороны.

      Затем были бесконечные тесты и проверки. Я до сих пор не знаю, сколько прошло времени с момента моей вербовки. Я слушалась безоговорочно. Сдавала анализы, ложилась в приборы, ходила на уколы, пила таблетки и выполняла все предписания. Мне даже вручили грамоту за дисциплину. Она стала очень удобной подставкой под чашку с кофе. Кофе – мутная растворимая бурда – пожалуй, единственное, что мне действительно пришлось по душе в новом мире. Кофе и кино. Помню, когда мне только разрешили смотреть фильмы, я глядела их запоем. Водопровод, правда, тоже впечатлил.

      Когда завершилась моя акклиматизация, как доктора называли моё превращение в цивилизованного человека, началась учёба. Меня учили читать и писать, решать логические задачи. Всё давалось мне на удивление легко. Когда я освоила базу, азы наук, как говорили мои наставники, меня подключили к Единой