Однако все это случится позднее. Теперь же Мартин (Мартин М., если полностью) находился во дворе перед своим домом, позволяя матери держать его за руку, и ему с той ясностью, которая бывает только в сновидениях, вспоминался момент, когда он в точности так же стоял на этом самом месте и слышал гул пролетающего над ним самолета, стук паровозных колес и пение соловья одновременно, хотя ближайшая железная дорога и пролегала в десятках километров от их города, и еще не знал о том, что аномальное цветение черемухи огромными алыми цветами совпадет с другими, еще более необычайным событиями, которые произойдут в городе К. в мае 19…-го года.
Комната
Комната, в которой Мартин проводил так много времени, комната с тонкими розовыми занавесками, его комната, располагалась в глубине квартиры. Ее единственное окно выходило на задний двор, точнее сказать, пустырь. Эта комната будет часто сниться ему впоследствии, когда он почти позабудет ее обстановку, а дикие яблони перед домом зачахнут. В этих снах он будет пробираться сюда тайно, среди ночи, стараясь не потревожить незнакомых людей, которые теперь мирно спят здесь вместо него, а позади дома, вместо пустыря, будет широкое плато, с которого открывается вид на каньон и скрытые в длинных серых облаках горные вершины. Пробуждаясь от этих снов, он будет изумляться, что никогда в ней больше не побывает.
В этой комнате он спал, делал домашнее задание, сушил цветы в большой книге с офсетными листами, изучал созвездия в охотничий бинокль, а также, положив голову на подоконник с бегониями и фиалками, всматривался в отдаленные вершины деревьев и плакал от жалости к себе и другим.
Шнурки
Так получилось, что в детский сад он почти не ходил. Те несколько недель, что он там провел, оставили, однако, в его памяти чрезвычайно рельефные образы, от которых он не сможет избавиться, наверно, уже никогда. Например, удивление, вызванное принудительным укладыванием спать посреди дня в большой комнате с расставленным рядами кроватями. Сна у него в такие моменты было, как говорится, ни в одном глазу. Встать и заняться чем-нибудь было нельзя. Оставалось лежать и молча слушать тихое сопение других детей, которые, как ни странно, в отличие от него, действительно сразу или почти сразу засыпали. Иногда были слышны и другие звуки, те, что доносились из-за закрытой двери, тоже тихие, но отличающиеся от первых большим разнообразием и тем искажением, что привносило в них преодоленное пространство, – звон посуды с кухни, смех воспитательниц, цоканье каблуков по паркетному полу. Кстати, о воспитательницах. Мартин много раз впоследствии силился восстановить какие-то дополнительные подробности, помимо тех, что всплывали в памяти сами собой, и решить для себя вопрос – были ли они настолько жестоки только к нему, или таковы они были со всеми воспитанниками? Но на ум приходили всегда одни и те же вещи. Госпожа Птолема. Большая закругленная женщина с лицом добродушной бесхарактерной няньки из детской сказки, вполне возможно, приятнейший человек в каких-нибудь других ситуациях. Как-то раз он попросил ее завязать ему шнурки на ботинках, так как сам еще не научился этого делать, а, когда покачнулся от резкого движения, которым госпожа Птолема дернула к себе его левую ногу, и ухватился рукой за ее плечо, чтобы не упасть, воспитательница подняла к нему лицо, перекошенное такой жгучей злобой, какую Мартин еще никогда в жизни не видел, и громко, надзирательским басом рявкнула:
– Не держись за меня!
С другими детьми его отношения тоже не задались. Его никто специально не обижал, но и водиться с ним отчего-то никто не хотел. Казалось, уже тогда все вокруг были объединены чем-то таким, чего у него одного среди них не было.
И каша. Омерзительная пресная манная каша с густыми комками в сероватых тарелках со сколами на краях, вызывавшая у него рвотные спазмы, которую