– Они могли бы занять нишу производства по лицензии, – Шарлотта аккуратно подхватила первую раковину и, полив соком лайма, поднесла к губам. Мясо оказалось правильным.
Свежим.
Слегка сладковатым. Мягким. Хотя… чувствовалась легкая горчинка, которая появляется после стазиса.
– Но это опять же потребует строгого контроля и унификации производства, а доход даст относительно небольшой, что, как понимаю, их не устраивает. Насколько знаю, их рекрутеры пытаются собрать свою команду, выискивают молодых и талантливых, завлекая их на Рахх, но если система и заработает, то лет через двадцать, если не позже. А двадцать лет для Рахха… – Лотта проглотила вторую устрицу и запила ее острым морковно-имбирным супом, который подали в крохотных стаканах.
Мишранская кухня в целом ей нравилась.
Правда, бабушка ее не жаловала, как, впрочем, и любую иную, кроме истинно британской.
– Вы так хорошо во всем разбираетесь, – мурлыкнул Кахрай, который устрицы ел, но как-то… неловко, что ли. Было ясно, что он их то ли не любит, то ли не имел прежде дела с едой столь специфической.
Взял синюю и поморщился.
И будь Лотта не так хорошо воспитана, она бы сказала, что голубые устрицы в принципе ядовиты и что потреблять их в свежем виде – не самая лучшая затея. Именно поэтому их и отправляют на лед, что под воздействием холода аратонин, собственно и придающий специфическую окраску, начинает разрушаться.
Но Лотта была воспитана слишком хорошо.
А потому мысленно от души посочувствовала Кахраю. Умереть он не умрет, но вот блюда мишранской кухни вновь попробовать рискнет нескоро.
Глава 10
Когда девица убралась, Тойтек застонал.
Тело ломило.
Крутило.
И мутило. Впрочем, последнее – исключительно от антиспазмолитиков, которые в него впрыснуло чересчур умное кресло, решив, что уровень ригидности мышц чересчур уж высок.
Мутило давно.
Но Тойтек держался. И как выяснилось, не только он. Стоило девице выйти за дверь, и Кахрай опрометью бросился к туалету, где и заперся. А когда все-таки вышел, то вид имел бледный и донельзя печальный.
Сам виноват.
Нечего тянуть в рот малознакомую еду. Справедливости ради, Тойтек тоже как-то имел неосторожность попробовать голубые устрицы с аналогичным исходом.
– Проклятье, – Кахрай вышел сгорбившись, двигаясь очень плавно и очень медленно. – Она меня что… отравила?
Тойтек закрыл глаза.
– Нет… стало быть… говорила мне мама, не ешь всякую… несвежие, что ли? Снова «нет»? Чтоб…
Он снова скрылся в туалете, чтобы появиться через четверть часа взмокшим и бледным.
– В следующий раз… скажи… чтобы не выпендривался… картошка жареная… и никаких, мать его, синих устриц…
Кахрай добрался до дивана, на который лег осторожно, бочком. Он подтянул ноги к груди и издал тяжкий вздох.
– Кому сказать… устрицы… а ведь хороша,