Пушистик злобно посмотрел на него.
– Вот Стальевич живёт себе в европах и никому не мешает. Ты же человек уходящей формации, чего, ей-богу, нервы мотать.
– У меня есть своё фамилиё, – сказал он. – И я люблю Отчизну странною любовью.
– Зря ты так, – сказал пушистик. – Мы же как лучше хотим.
– Так не бывает, – сказал он. – Противоречит логике исторического процесса.
– Итак, будет как в плохой итальянской опере, – сказал он. – Яд на дне бокала? Или в сумочке припасен револьвер?
– Электрошок, – сказала Юлька. – Очень сильный разряд. Вызывает мгновенный разрыв сердца. Так меня заверили.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Я подремлю в кресле перед смертью, если ты не возражаешь?
Как называется это дерево? Молчишь. Ну, да, ты и должен молчать, болтуну не станут кричать: «Хали-гали, Кришна! Хали-гали, Рама!» Первый раз вижу дерево, которое не отбрасывает тень. Умом понимаю, что здесь иллюзия прекратила быть иллюзией, а душой чувствую – говно это всё. Понимаю, ты хотел бы сказать, если бы захотел говорить – это из моих ботинок течёт дерьмо. Да, течёт, я ведь сосуд, я разве виноват, что в меня всегда попадает всякая срань вместо амброзии.
Никто ни в чём не виноват. Представляю, как в древнегреческом театре актёры ломали руки: сыночек зарезал папаньку, мамашка убила детишек, никто не ведал, что творил, зрячие были как слепые, а слепые внимали глухим, на всё воля богов, против лома нет приёма. Ты думаешь, они в это искренне верили? Мне жаль, если это так. Зачем тебе третий глаз, учёная обезьяна, этот мир всё равно не изменится к лучшему.
Когда взрослеешь, ты думаешь, что видишь свет в конце туннеля, ты идёшь на этот мерцающий огонек, а на самом деле скатываешься в шахту, где вопли, крики и стоны. Говорю тебе как воинствующий атеист – всё в руках божьих. Какая тупая у тебя улыбка. Я тоже тупой, но я хотя бы не оспариваю это.
Зачем это всё? Ты что ли знаешь, хали-гали, прости господи. Потому что потому. Это умно – молчать, когда спрашивают. Это хорошо – не отвечать. А ещё лучше быть инфузорией туфелькой, лежишь амёбой на солнышке и греешь морду. А потом – бац – тебя уж нет, уже сожрали, а ты и не поняла. А если поняла?
4
«Надо сказать Силантьеву, чтобы вывезли тело, – вяло подумал он. – Силантьев мужик непробиваемый, выдержит».
Надо похоронить по-людски, жена всё же. Легенду придумаем потом, как обычно, внезапный инсульт от большой любви к искусству.
Он посмотрел на часы. «Уж полночь близится, а Германа всё нет». Не будем заставлять карлика ждать.
– Я, между прочим, первый, кто разместил рабочий кабинет в Сенатском дворце, – сказал карлик. – Остальные бегали по подсобкам – у Ленина квартирка в Кремле, у Никиты, у Брежнева, у Горбатого – хоромы посолиднее, конечно, но один чёрт коммуналка. Сталин – исключение, он Кремль не любил, на даче жил. Скромный был человек, заметь, дача, а не дворец.
– Я должен прослезиться? – сказал он.
– Ты