– Нет, я хочу, чтобы ты непременно сходила сама.
– Эй ты, немчура, – буркнул Александр Онуфриевич, – за окном метель воет, а Наталия только после болезни. Себялюбец ты, вот ты кто!
– Замолчи, Саша! – строго воскликнула Наталия Ивановна. – Закутаюсь потеплее – и не заболею больше. Последняя просьба – самая святая, самая непременная к исполнению.
Александр Онуфриевич уже в дверях резко поймал жену за руку, но хозяйка вырвалась и побежала выполнять просьбу.
Отец Василий, кажется, смекнул, зачем умирающий немец хотел видеть именно его, поэтому кроме дароносицы прихватил с собой еще ларец с некоторыми церковными принадлежностями. Священник не ошибся.
– В присутствии свидетелей, – улыбнулся доктор, – пока Господь не забрал меня… я хотел бы присоединиться к вашей вере, могущей подымать больных силой Святого Причащения. Natalie, будешь моей крестной матерью?
– Буду, – кивнула Наталия Ивановна, уже не сдерживая слез.
– А крестным отцом я попрошу стать достопочтенного отца Василия. А теперь, отче, не будете ли вы столь любезны начать?
Своим чередом совершилось Таинство миропомазания, в ходе которого доктор Финницер из Таддеуса стал Фаддеем Васильевичем, по славной традиции получив отчество по имени крестного отца. Его остроносое лицо обрело умиротворенно просветленное выражение, какое бывает, пожалуй, только на Пасху.
Пока священник готовил все для Причастия, хозяйка поинтересовалась:
– Каково же будет твое второе желание? Если столь же прекрасно, как первое…
Доктор не дал ей договорить, жестом прося наклониться, как будто желая сказать ей что-то на ухо. Наталия Ивановна склонилась к нему, и доктор бережно, как будто боясь ее разбить или смять, коснулся губами ее крутого бледного лба. Спустился вниз по линии волос, немного помедлил перед последним поцелуем, в висок, а потом выдохнул радостно:
– Ну вот и все.
Отец Василий поднес ему Святые Дары, но больной жестом остановил его и произнес как-то даже торжественно:
– Natalie, Александр… я очень виноват перед вами обоими прежде всего за ту ночь. Прости меня, Natalie. Я был в отчаянии… и сдуру, сгоряча, с молодости не мог придумать другого способа удержать тебя… Как я благодарен Богу и тебе, Александр, что мне не удалось тогда исполнить свое гадкое намерение. Простите меня, если сможете.
Александр Онуфриевич вошел в комнату. Долго молчал, видно было, что решение дается ему с трудом. Молчал он минут десять. Потом глубоко вздохнул несколько раз и, махнув рукой, пробормотал:
– Господь тебя простит, Фаддей Василич… – и поскорее засеменил обратно в столовую. Наталия Ивановна поняла: чтобы никто не заметил, как он плачет.
– И еще… – продолжал умирающий доктор, – я рассказал твоим родителям, что вы бежали.
– Что ж, и за это пусть простит тебя Господь, – кротко отозвалась Наталия Ивановна. – Думаю, это им было и так очевидно.
– Ну вот и все, – повторил доктор Финницер, приняв Причастие. Перекрестился по-русски и блаженно, с чувством полного, невыразимого