Я разулся и прошёл на кухню. Решил начать с неё. Ну а что, если подумать, именно здесь я провожу больше всего времени. В сознании, так уж точно. В зале я вообще почти не бываю, в спальне либо сплю, либо смотрю в экран телевизора, и оба процесса почти одинаково затрагивают когнитивные процессы. В ванной и туалете, я так думаю, сложно найти что-то специфическое: спроси меня, каков цвет моего геля для душа, и я, пожалуй, не смогу ответить. А вот кухня – другое дело. Тут происходит процесс готовки, пусть даже в основном он заключается в разогреве готовой порции острого риса или пюре с сомнительной котлеткой, тут я пью кофе или чай – что под руку попадётся, тут я могу просто посидеть на стуле, вытянув ноги и смотря на висящий на стене напротив чёрно-белый постер совсем не кухонной тематики: рой воздушных шаров над гладкими, словно вылизанными гигантским языком скалами Каппадокии.
Я включил газ и стал дожидаться, пока закипит чайник. Быстро обежал глазами всю комнату, пытаясь с наскоку найти что-нибудь этакое, выделяющееся. Бесполезно. Придётся всё делать медленно и внимательно. Тогда дождусь кофе.
Снова взгляд вернулся к постеру. Он остался прежним. Все шары чёрно-белые, за исключением одного, красно-оранжевого. В гондоле этого цветного шара влюблённая парочка, хотя её, конечно же, невозможно разглядеть. И один из этой парочки – я.
Это не фантазия. Тогда мы впервые приехали в Турцию и пробыли там почти три недели, так что успели побывать почти на всех экскурсиях и даже позволили себе такую недешёвую экзотику, как полёт на воздушном шаре. И на память об этом чуде, по-другому не скажешь, у нас осталось это фото, которое мы по приезде обработали, распечатали и определили на самое видное место. И я его не убрал…
Казалось бы, странно: я не оставил ни одной её фотографии, чтобы случайно не посмотреть ей в глаза, но есть вот такие вещи, как этот постер. Наверное, это что-то вроде терапии, когда я могу по капельке, по крупинке процеживать сквозь себя мгновения прошлого… А может быть, наоборот: каждый раз, когда я смотрю на цветной купол воздушного шара, во мне бесшумно лопается очередной нарыв, и капли ещё оставшихся воспоминаний кислотой обжигают внутренности, застывая потом уродливой коростой. Память отмирает, а душа покрывается коркой…
Я знаю, что в гондоле под куполом стою я, я знаю, что рядом стоит она, что я обнимаю её за талию, а она положила голову ко мне на плечо, мы с замиранием сердца смотрим на отдаляющуюся землю, и наши сердца, кажется, бьются в унисон: «пум, пум, пум»… Ветер, тёплый и сильный, треплет её волосы, то и дело щекоча ими мне лицо, я еле сдерживаю ликующий крик, а пилот, словно угадывая моё состояние восклицает: «Не держи в себе! Кричи, вопи!»… И я, захлёбываясь восторгом, издаю протяжный вопль, она сначала отстраняется, потом смеётся и присоединяется ко мне, и наши голоса переплетаются так же, как переплетены руки… А по её щеке скатывается слеза…
Громкой свист