«Я отказался от защитника, я отказался от защиты, потому что я привык защищаться годным оружием и нападать. У меня нет годного оружия, чтобы защищаться… В этом я не смею никого обвинять, в этом я сам виноват. Это моя вина, это моя беда».
Обвиняемые в менее тяжких преступлениях, являвшиеся лишь инструментами, орудиями в чужих руках, в мельчайших подробностях изложили хронику своих преступлений и во многих случаях давали понять, что то, о чем они говорят, они произносят впервые. Эти и другие факты, которые бросались мне в глаза, заставили меня поверить, что в показаниях, возможно, было много лишнего, но правда об определенном политическом заговоре с целью свержения нынешнего правительства все же проступала наружу.
Исходя из материалов данного дела мне трудно представить, чтобы какой-либо суд любой юрисдикции поступил иначе, не признав подсудимых виновными в нарушении закона, изложенного в обвинительном заключении и определенного соответствующего статутами.
Я побеседовал со многими, если не со всеми находящимися здесь членами дипломатического корпуса, и, за, возможно, единственным исключением, все они считают, что в ходе разбирательства было четко установлено наличие политического заговора с целью свержения правительства.
Что касается показаний обвиняемых, то в дипломатическом корпусе нет единства мнений по поводу предполагаемого соглашения Троцкого с Японией и Германией. Логическое обоснование такого плана, спокойно обсуждаемое и обосновываемое Сокольниковым, а также Радеком, имело значение для тех, кто указывал, что оно соответствует поведению Ленина при захвате власти с помощью германской армии в 1917 году и подъему социал-демократов в раздираемой