Трудно, собственно, подобрать слова, чтобы описать содержание жизни этого поколения. Я уже писал выше, что для значительной части людей моего поколения их существование прервалось раньше времени, для них оно стало «оборванным», «сокращенным» по часам жизни, у них неумолимая рука исторического фатума вырезала часть бытия, не слушая никаких возражений и не принимая во внимание никаких заслуг до этого прожитой жизни. Мы – «убитое» поколение, но нам никто не поставит никаких памятников, нас просто перечеркнули.
Сохранившаяся, другая часть нашего поколения должна была полностью измениться, причем самым трудным образом, как говорил Воланд, – «внутренне». Пришлось отказаться от всего, во что верилось, о чем мечталось, от всех продуманных планов в реализации жизни по лекалам предшествующих поколений. Эта «выжившая» часть поколения стала – «сломанной», «рахитичной», «травмированной» (можно множить эти эпитеты и никакой не будет в полной мере достаточен для ее характеристики или отражать все содержание того слома, какой пережил этот осколок поколения).
Исторически – оно стало даже не потерянным (не только для самого себя, но и для государства), но деморализованным и морально уничтоженным. То, как эта часть поколения, не умершая, но выжившая, правда, ненадолго (демографическая статистика здесь просто ужасающая), пыталась обнаружить в жизни новые ценности, хоть как-то похожие на важные идеалы для этих людей в их предыдущей жизни, но их не находила, – требует своего нового Достоевского. Ни Пелевин, ни Сорокин не смогли этого воссоздать в полной мере, видимо потому, что они сами относятся к более счастливому, «запоздавшему» поколению.
Мое поколение – это фантом-поколение, его как бы и нет на исторической карте России. И ни за каким полком мы не бежали, так как он давно прошел, – не скажу, что во времена Герцена, но точно во времена наших отцов, и бежать нам было некуда, не за кем и незачем. Единственно, что спасает выживших из этого поколения, так это постоянное возвращение к русской культуре, к нашему Парфенону, также почти разрушенному, но все еще возвышающемуся нашим гениальным литературным Акрополем, стоящим непоколебимой твердыней, и любой обломок, любой камень здесь дышит красотой и правдой. Можно хотя бы присесть на них и отдохнуть душой, прикоснуться к тому, что когда-то было сильным и твердым, величественным и прекрасным, да и нравственным уроком для других народов и стран.
И, конечно, пока еще спасает русский язык, на который со всех сторон ополчилась всякая языковая нечисть, ломая его и коверкая. Но он пока еще держится, и будет держаться,