– А вдруг наоборот, вдруг – силы есть, а двигаться – некуда? – мрачно и зло заговорил Саша. – Вдруг ты как будто клещами сжат со всех сторон и задыхаешься, а выбраться, вздохнуть свободно, не можешь? Я даже не про эмоциональную сторону говорю – это тебе смешно, – да, я знаю, махнул он рукой на попытавшегося возразить Бурматова, – а про практическую – ведь нация ослабеет, если не будет пользоваться всеми ресурсами, не станет выделять из своего числа выдающихся личностей. Ведь сколько мы понапрасну сил растратим, сколько погубим себя зазря, сколько гениев, может быть, не выразятся, не принесут пользы!
– Почему не принесут? Гений всегда найдёт способ подняться над посредственностью, вспомни хоть Ломоносова. Ну а грязь как была на земле, так и останется – да там ей и место.
– Грязь! Это про людей ты – грязь?! Да понимаешь ли ты, что ты все свои аргументы вот этими вот своими словами опрокидываешь? Да мало того – ты и самого себя из общества изгоняешь, ото всех отделяешь! Что же ты за человек такой?
– Ну, такой вот я человек, – саркастически понурился Бурматов.
– Да иди к чёрту! – вспылил Васильев и, встав с места, выбежал из кабинета.
Бурматов усмехнулся, спокойно повернулся к своему компьютеру и продолжил работать.
Я удивлённо проводил Сашу глазами. Вся эта беседа немало озадачила меня, и не только тем, что, расследуя политическое убийство, я тут же, с первых шагов натолкнулся на политический же спор между моими подозреваемыми. Над этим ещё предстояло задуматься, но главная странность показалась мне в другом. Очевидно, молодые люди спорили так не первый месяц. Но что питает этот нескончаемый пожар? Дело тут явно не в самолюбии и не в обычной юношеской потребности в самоутверждении. Кажется, энергичный блондин совершенно искренне желал доказать что-то своему собеседнику, да и тот, вроде бы, не без интереса отвечал ему. Но почему? Неужели же за всё это время они не успели узнать друг друга, и, несмотря на свою