Первый этаж общежития напоминал о своём предназначении разве что коридорным форматом расположения дверей. В его полутьме навстречу Лехе попадались какие-то сильно небритые кавказцы в кепках, на дверях белели куски картона с надписями типа «ТОО Глория» или «ИЧП Махарадзе», колени бодали острые углы деревянных ящиков.
С грацией пьяного бегемота Зинаида Полуэктовна оплывала препятствия, успевая при этом матюгнуть беспорядок или многозначительно мигнуть очередному кепконосцу. Воз-несясь на пятый этаж, Леха, ведомый комендантом, остановился около, аляповато окрашенной в убогий зеленый цвет, деревянной двери с цифрой 18, исполненной мелом. Первое что бросалось в глаза, это литровые и пол-литровые банки возле каждой двери в комнату. Забитые, где до отказа, где наполовину окурками, они, очевидно, исполняли роль пепельниц. А прокуренное пространство коридора – место для курения. Так как искомая комната находилась в конце коридора, то самой дальней точкой Алексей разглядел дверь с анахроничной надписью «Место для курения».
– Заходи, – комендант толкнула незапертую дверь, – здесь твоя обитель… Ик!
Служение при высшем учебном заведение наложило свой отпечаток на речь Зинаиды Полуэктовны, не сумев, правда, совладать с её манерами.
– Повезло тебе, костромской, – обозрев четыре панцирные кровати, стоявшие по углам запущенной комнаты, ухмыльнулась Зинаида Полуэтовна, – вчетвером жить будете.
– А как ещё бывает? – помещение произвело на Леху гнетущее впечатление.
– Вдесятером! Я могу, ведь, и вьетнамцев подселить… Такая вот я, кавээнщица…
Зинаида Полуэктовна, оставив Алексея одного в раскрытой пасти студенческого логова, балетно (в её понимании) упорхнула в сторону лестницы.
– Матрас получишь послезавтра, когда выйдет кастелянша! – д онеслось от лестничного пролета, – и не бухать!
Леха никогда не был маменькиным сыночком, но в этой ситуации растерялся. Комната представляла собой мышиную нору, элементами цивилизации были разве что кровати и плакат «Рокки 4» на внутренней стороне двери. Всё остальное могло служить объектом археологических раскопок. Шкаф, подернутый паутинкой, двое разношенных кроссовок 45‐го размера, обе на левую ногу, картонные коробки, практически во мху, доверху забитые какими-то бумагами. Венчали «образцовый порядок» лужицы засохшей блевотины в дальних углах нового лехиного пристанища.
– Черт побери… – коротко – горестно резюмировал Леха и опустился на ближнюю койку.
Панцирная сетка, ослабленная за годы нещадной эксплуатации, безвольно сопроводила задницу до пола, при этом приложив усталого путника коленями в нос.
– Черт! – уже в сердцах чертыхнулся Леха и выбрался из эмбрионального положения.
Дурацкое полупадение привело его в чувство. Обозлившись на свою, давшую сбой, координацию, он бросил сумку на кровать и решительным жестом